Внимание!
Главная
Все дневники
Список избранных
Случайный дневник
@дневники: изнутри
пятница, 06 декабря 2013
04:16
...
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Философски размышляю о том, что если бы Это было книгой, то вместе с ней нужно было бы продавать диск с подборкой музыкальный произведений...
@темы:
мысль
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
03:32
2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
после ужина
Она вернулась к Григу, но на втором повторе концерта из гостиной раздалось:
- Марта, кофе с коньяком нашему гостю! – сразу за этим последовал вежливый стук в дверь, и непривычно ласковый, насквозь фальшивый голос отца произнес:
- Рейчел, детка, выйди к нам.
Ей было все понятно еще до того, как она открыла дверь и увидела Гейдриха, стоящего посреди гостиной с таким видом, будто это был его собственный кабинет. Мужчина по-хозяйски осматривался, самодовольно улыбаясь.
- Здравствуйте, герр Гейдрих. Я рада вас видеть. Простите, что не вышла к вам сразу - я занималась, - слова звучали холодно и неискренне, но она не могла заставить себя говорить иначе. Гейдрих, впрочем, улыбнулся, было видно, что ему приятно смотреть на нее, и Ракель передернуло от этого уверенного и удовлетворенного взгляда.
- А по вам не скажешь, что рады, - прокомментировал он, небрежно опираясь на спинку стоящего с ним рядом стула. Ракель краем глаза взглянула на родителей, отец, наклонившись к фрау Хелен, сидящей в кресле с все той же книгой Экзюпери в руках, тихо говорил ей что-то, потом взял под локоть, помогая подняться. – Я сегодня был вынужден бросить вас, - Гейдрих как-то по-особенному выделил голосом это «бросить», словно давая ей понять, что имеет ввиду не только тот факт, что ему пришлось покинуть кабинет, не окончив разговор, - и хотел бы продолжить сейчас. На чем мы остановились?
Один и тот же разговор, бесконечный, как кошмарный сон. В гостиную вошла Марта, бросила на Гейдриха быстрый взгляд, полный неприязни, поставила на стол чашечку со свежесваренным кофе и молча вернулась на кухню.
- Мы, кажется, остановились на Шопене. Перед тем, как вам пришлось меня бросить, - Ракель посмотрела ему в глаза. – Вам принесли кофе. Хотите выпить его здесь или пройдем к инструменту? – она очень устала и хотела как можно скорее покончить со всем этим.
- А я в вас не ошибся! – внезапно оживился Гейдрих, взял со стола чашку и, подойдя к ней вплотную, скомандовал: - Вперед!
Девушка бесцветно улыбнулась и толкнула дверь, пропуская мужчину вперед. Входя следом, она посмотрела на комнату, пытаясь представить, что он мог подумать, увидев все это, как вообще ее дом выглядит в его глазах? Маленькая комнаты была длинной и узкой, всего с одним закрытым шторами окном, перед которым стоял маленький письменный стол. Вдоль стен тянулись шкафы, забитые книгами по музыке и нотами, кажется, среди них было даже несколько оперных клавиров, подарки дяди Германа. Ноты были повсюду – стопка на верхней крышке фортепиано, два раскрытых сборника на подставке для нот, еще один – на стоящем рядом с инструментом пюпитре. Самая ее любимая комната в доме и, наверное, единственное место, где ее покидала тревога, вошедшая в жизнь девушки с того момента, как они переехали в Берлин. Ракель подошла к столу, выдвинула и поставила рядом с вертящимся фортепианным стулом деревянный стул с высокой спинкой.
- Садитесь, - обратилась она к Гейдриху, прохаживавшемуся по ее комнате. – Здесь не очень удобно принимать гостей, простите.
- Прощаю, - ее извинения были приняты им как что-то само собой разумеющееся. Мужчина остановился у шкафа, достал один сборник, пролистал, взял следующий. Наконец, он выбрал что-то, что ему понравилось, поставил ноты на подставку и молча провел пальцем по началу такта, прижимая ко лбу чашку с кофе так, как будто у него болела голова.
- Что вы выбрали? – Ракель подошла к инструменту, с интересом заглянула в ноты.
- Играйте уже! – прозвучал раздраженный ответ.
Девушка села за фортепиано; несколько секунд она просто смотрела в ноты, понимая, что произведение ей не знакомо, вздохнула и начала читать с листа.
- Что именно вы сказали герру доктору? – через какое-то время спросил ее Гейдрих лишенным интонаций голосом. Ракель продолжила играть, не поворачиваясь к нему, и с началом новой музыкальной фразы ответила, не задумываясь:
- Правду.
- И что же? – все тот же ровный тон.
- Он расстроился. Но он ведь все равно не сможет ничего изменить, правда? – она перелистнула страницу, на репризе ускорила темп, музыкальные интонации стали резче, ноктюрну Шопена они подходили плохо.
- А я думал, родители должны радоваться, если у их дочери появляется поклонник, - произнес Гейдрих серьезно и мечтательно, словно действительно думал так, и уже резче прокомментировал: - Торопитесь.
Ракель послушно замедлила темп, несколько раз отсчитала, беззвучно шевеля губами, размер, вздохнула.
- Папа счастлив. И, как видите, очень рад вам.
- А вы рады? – Гейдрих передвинул предложенный ему стул и сел так, чтобы касаться ее спины – Ракель сбилась с ритма, остановилась меньше, чем на секунду, и продолжила играть с начала такта, наклоняясь к клавиатуре и разрывая неприятный ей контакт. Через пять или шесть тактов она тихо ответила:
- Да.
- Точно? – мужчина водил по ее спине пальцами, повторяя движение мелодии, Ракель пробрало ознобом, она передернула плечами и ответила еще тише, чем раньше:
- Да.
Она снова сбилась, почувствовав, как Гейдрих прислонился лбом к ее спине и ощутив его руки у себя на бедрах, попыталась вернуться к началу такта, сбилась опять, сняла руки с клавиатуры, медленно вдохнула и выдохнула и продолжила с начала музыкальной фразы.
- Ай-яй, - чуть слышно неодобрительно прошептал он, очень медленно перемещая руки выше, сминая ткань юбки. Наверное, в этом жесте была страсть, может быть, чувственность, но девушка не ощущала ничего, кроме обжигающего стыда.
Ноктюрн закончился, Ракель, не беря нового дыхания, начала играть Весенний вальс Шопена.
- Слишком… легко. Что-нибудь нежное и личное… - Гейдрих говорил еле уловимым шепотом, но ей казалось, что голос звучит прямо у нее в голове. Девушка старалась не замечать того, что происходит, не чувствовать, как он касается ее груди. Она доиграла фразу до конца, замерла на финальном аккорде и, подумав несколько секунд, перешла к плавному и немного грустному ноктюрну Чайковского. С первых тактов она словно растворилась в нем, действительно забыв о чем-то, кроме музыки.
- Хотите, чтобы это было так? – голос донесся издалека.
- Что? – с запозданием переспросила она.
- Это, - Гейдрих коснулся ее живота.
- Вы торопитесь, - отрешенно произнесла Ракель так, словно бы говорила о музыке, еле сдерживая подступающие слезы.
- Вы так считаете? – он уже откровенно обнимал ее.
- Да, - аккорд в конце фразы продлился на пару секунд дольше, чем нужно. Гейдрих коротко хрипло рассмеялся и, дотянувшись под ее рукой до клавиатуры, сыграл первый пассаж третьей части Лунной сонаты.
- Осилите такой напор?
Она бездумно подхватила мелодию. Вспомнилось, что когда-то ей рассказывали, что Лунная соната сложно играть не с технической точки зрения, в ней сложно правильно передать эмоции и воспроизвести интонации. То, что сейчас получалось у Ракель, напоминало что-то похоронное.
- Нет! Плохо! – Гейдрих резко рванул блузку у нее на груди, затрещала ткань, зацокали по полу мелкие жемчужные пуговки, девушка с испуганным всхлипом втянула воздух и, бросив фразу на середине, перешла к первой, сомнамбулической части.
- Как мне играть? – на выдохе прошептала она. Гейдрих схватил ее за запястье и вывернул его чуть ли не до хруста раньше, чем она успела договорить.
- Тупая тварь! Ты все испортила! – выкрикнул он негодующе, почти обиженно. Ракель вскрикнула и отчаянно попыталась высвободить руку. Ей было по-настоящему страшно.
Раздался стук в дверь и голос доктора Хандлозера:
- Рейчел, все в порядке?
Девушка захлебнулась рыданием, закусила губу почти до крови. Больше, чем вывернутое запястье, ей причиняло боль это непривычное обращение.
- Да, папа, все хорошо! – звенящим голосом выкрикнула она.
Гейдрих отпустил ее руки, встал так резко, что стул упал назад, мужчина пнул его ногой, сбросил с крышки инструмента несколько стопок нот. Ракель смотрела на разлетающиеся листы и не видела, но слышала, как он ломает о колено металлический концертный пюпитр. Гейдрих ударил ее штативом по спине.
- Ты, что, специально меня злишь?! – он ударил еще раз. На спине остались две горящие полосы, Ракель в глубоком шоке, зажмурившись, хватала ртом воздух и чувствовала, как боль вспыхивает, становится сильнее, а потом медленно уходит. Она покачала головой, услышала звон упавшего на пол прута, в следующую секунду мужчина прижал ее лицо к клавиатуре и с силой ударил кулаками по клавишам с двух сторон от него. Раздался оглушительный, кошмарный в своей дисгармонии звук. Она не сопротивлялась, безвольно упали вдоль тела руки.
- Фортепиано… Пожалуйста… - сама не понимая, что говорит, выдохнула Ракель.
- Фортепиано? Фортепиано! – следом за оглушительным криком на клавиатуру обрушилась рукоять пистолета, который Гейдрих сжимал в руке. Девушка всхлипнула.
Гейдрих выпрямился, поправил форму, откинул со лба челку уже ставшим привычным для нее жестом и, приложив ствол вальтера к переносице, заговорил, обращаясь к кому-то невидимому. – Стоп. Сейчас мы сядем и поговорим.
Ракель провела рукой по клавиатуре жестом, каким гладят человека, у которого что-то болит. Мужчина зло скомандовал:
- Сядь!
Она выпрямилась, повернулась на вертящемся стуле к нему, сложили руки на коленях. По лицу текли слезы и было нечем дышать. Гейдрих вернул в вертикальное положение упавший стул, сел напротив нее и потребовал:
- Хватит плакать!
- Я не нарочно. Не сердитесь, - Ракель захлебнулась новым всхлипом, нервно рассмеялась. Мужчина молча протянул ей носовой платок, она мелкими судорожными движениями стерла слезы с лица, посмотрела на него из-под мокрых склеившихся стрелками ресниц. – Спасибо.
- Положение у нас сложное, - он заговорил, жестикулируя, словно дирижируя пистолетом, который все еще держал в руке. – Вы никак не хотите меня понять!
- Я… очень хочу. Но у меня не получается, - она всхлипнула снова, больше всего боясь, что он снова также страшно ударит по клавишам, рваным движением запахнула на груди блузку, обхватила руками плечи.
- Так спрашивайте! Зачем еще человеку нужна речь? Вы ведь, несмотря на свое происхождение, умеете говорить и даже наделены разумом! Конечно, его недостаточно, чтобы проникать в суть вещей. Но вы должны смиренно просить помощи у тех, кто на это способен! – Гейдрих говорил так, будто объяснял ребенку задачу.
- Хорошо. Я буду спрашивать, - Ракель торопливо кивнула.
- Начинайте! – велел он.
- Что мне делать, чтобы вы не сердились? И чего не делать?
- Неправильно! – он без замаха ударил ее по лицу рукой с пистолетом, девушка взвизгнула, закрываясь ладонями, потом, словно вспомнив о чем-то, снова спрятал кисти рук подмышками. – Вы слишком эгоистичны! Вы думаете только о себе! – продолжал выговаривать ей Гейдрих. – А обо мне вы подумали? О том, что я для вас делаю?
- Да. Конечно, - глухо прошептала девушка, почувствовала, как из левой ноздри стекает капля крови, стерла ее тыльной стороной ладони и тут же вернула руки в прежнее положение. – Я очень вам благодарна.
- Нет! – от нового удара она уже не закричала, только с шипением втянула сквозь сжатые зубы воздух. – Это же неправда! Зачем ты так?
Всего на секунду Ракель показалось, что ее ложь действительно причиняет ему боль, что он вообще может что-то чувствовать, этого было достаточно, чтобы она закричала странным, незнакомым ей самой надтреснутым голосом:
- Потому что мне больно, когда вы меня бьете, и я не хочу, чтобы вы продолжали! Вы думаете, я от этого начну к вам хорошо относиться? Я боюсь за родителей и буду делать все, что вы скажите, но испытывать к вам теплые чувства не могу! – последние слова утонули в новом всхлипе, она облизнула губы, чувствуя вкус крови.
- Я, по-твоему, что, идиот?! – Гейдрих замахнулся снова, внезапно опустил руку и рассмеялся. – Да мне плевать на твои чувства, schatzi*! – он положил пистолет на колено и взял ее руки в свои. Ракель содрогнулась всем телом, ощущая подступающую к горлу тошноту.
- Тогда чего вы хотите? – слабым голосом спросила она. – Скажите. Я буду делать то, что вам нужно. Просто скажите, что.
- Браво! – он поднес ее руки к губам, поцеловал. – Ну, наконец-то прозвучал ключевой, самый главный вопрос! – Гейдрих бросил ее руки и снова взялся за пистолет, Ракель поняла, что не будет уже сопротивляться, даже если он решит застрелить ее, она смотрела на мужчину, едва различая его лицо из-за все не останавливавшихся слез. – Ответь сама, - потребовал он и после секундной паузы угрожающе добавил: - Ну, я жду.
Девушка поднялась со стула, пошатнулась и, возвращая себе равновесие, оперлась рукой о клавиатуру, клавиши под ее ладонью жалобно тренькнули. Она подумала, что вряд ли это уже могло повредить им, подошла, не понимая, зачем делает это, ближе к Гейдриху.
- Что, язык проглотила? – он смотрел выжидающе.
- Что мне сделать? – голос звучал апатично и ровно.
- Ответь мне уже на вопрос! – она вздрогнула, снова услышав в его голосе злость. – Нормально ответь!
Ракель смотрела в пол, чувствовала, как лицо и шею заливает краска стыда.
- Вы хотите… хотите, чтобы я… - она сглотнула, - играла для вас и спала с вами.
Гейдрих рассмеялся. Ракель почувствовала, что ее оставляют последние силу, она опустилась на пол, на лицо ей упали пряди растрепавшихся волос. Она чувствовала себя жалкой и очень слабой. Она смотрела на Гейдриха, а он продолжал смеяться, истерически, почти до слез. «Сумасшедший…» - мелькнула равнодушная мысль. Это было уже неважно.
Мужчина жестом велел ей переместиться ближе, Ракель, зажимая рукой ворот блузки, подползла к нему, уперлась коленями в носки сапог, замерла. Гейдрих, все еще посмеиваясь, погладил ее по голове, и почему-то это было правильно и как будто почти приятно, девушка дернула уголком губ, пытаясь улыбнуться.
- Нет, - он перестал смеяться так резко, что она вздрогнула. – Конечно, нет. Но откуда же тебе, дьявольское ты отродье, знать! Конечно же, ты не понимаешь. Но ты поймешь! Обязательно, - он взял ее за подбородок, аккуратно поднял к себе заплаканное лицо девушки.
- Объясните мне, пожалуйста, - она не лгала сейчас, действительно желая понять.
- Конечно, - Гейдрих серьезно кивнул. - Ты - зло. Но в тебе есть талант. Через тебя льется музыка! И эта музыка должна звучать во славу великой Германии! – объявил он торжественно. - Сейчас это невозможно, но я подготовлю тебя, научу. Я один могу и должен очистить тебя, чтобы ты могла послужить замыслу! – он опустился на колени рядом с Ракель, перешел на восторженный шепот. С безумными, горящими глазами Гейдрих гладил ее по волосам и плечам и продолжал говорить: - Конечно, ты не чувствуешь того, что происходит…
Девушка смотрела на него широко распахнутыми глазами. Все происходящее было настолько безумно и невероятно, что переставало восприниматься дикостью, она почти верила в то, что он говорил ей, начинала чувствовать и понимать, что он действительно прав.
Он резко опрокинул ее на спину, наваливаясь сверху и задирая юбку. Ракель, выйдя из оцепенения, забилась, словно в припадке, и дико закричала, но мужчина только сильнее придавил ее к полу.
- Я – венец творения, представитель совершенной расы! Как ты могла подумать, что меня! Может! Тянуть! К тебе?! – он говорил что-то еще, но она уже не слышала ничего, кроме своих криков. Кожи на внешней стороне левого бедра коснулся холодный металл, потом стало невыносимо больно, Ракель закричала громче, зажала себе рот рукой, впиваясь зубами в ребро ладони и не чувствуя этого, ощущая только, как сокращаются связки, выталкивая из горла все новые крики.
А потом вдруг стала спокойно и тепло, она с трудом, но все же осознала, что Гейдрих прижимает ее к себе, обнимает и качает, как укачивают маленьких детей.
- Ну-ну, не плачь, - донесся как через вату его ласковый голос. – Все будет хорошо. Ты должна через это пройти, - ее тело последний раз содрогнулась, она не плакала уже, только хрипло со всхлипами дышала. А Гейдрих все качал ее, Ракель огромным усилием подняла руку коснулась его груди и провалилась в темноту.
*дословно - маленькое сокровище (нем.)
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
8
)
Поделиться
четверг, 05 декабря 2013
03:44
2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
ужин
Дома Ракель снова спряталась от всех в маленькой комнате, сославшись на то, что пропустила сегодня занятия и ей обязательно нужно много заниматься и готовиться к отчетному концерту. В каком-то смысле это было чистой правдой – учитывая объем произведений, которые хотел исполнять Гейдрих, времени и на них, и на ее консерваторскую программу оставалось совсем впритык. А Первый концерт Чайковского, который девушка выбрала в сентябре для занятий с оркестром, упорно не давался ей, из-под пальцев вместо восхищавшей ее мелодии выходили разрозненные аккорды и отдельные, слишком техничные, чтобы быть музыкой пассажи, и дело было не в отсутствии репетиций с оркестром, а в чем Ракель не могла пока понять.
В этот раз, когда она открыла ноты Чайковского и посмотрела в них, на нее накатило жуткое ощущение полного бессилия. Подумалось вдруг, а что если она просто обманывает себя, и на самом деле в ее игре нет ничего особенного, кроме отработанной техники? Чтобы что-то вложить, нужно чтобы это что-то было внутри, а Ракель не находила в себе сейчас ничего кроме страха и усталости. А раньше? Самоуверенность и стремление быть лучшей – разве это то, на чем строится творчество? Она правой рукой сыграла гамму от до вверх на две октавы и вниз, вздохнула и последовала очередному перенятому у тех, кто был ее старше и умнее, принципу «Не знаешь, что делать, играй этюды». На десятом повторении этюда Дворжака, выученного ей год назад, стало легче. Она барабанила по клавишам на отдельных длинных пассажах, хотя и знала, что это неправильно, так, что заныли подушечки пальцев, зато от казавшихся ей сейчас очень резкими и злыми триолей и гамм уходила головная боль, а вместе с ней и внезапное уныние. Браться за Чайковского Ракель, все же, не решилась, но поставила перед собой ноты фортепианного концерта Грига, начатого ей еще в Люцерне, но так и не выученного до конца, и продолжила разбирать его.
В комнату заглянула Марта, позвала ее обедать, Ракель, не прерываясь помотала головой.
- Совсем ничего не ешь! Скоро одни кости останутся, - сокрушенно пожаловалась женщина, закрывая дверь. Спорить с девушкой и уговаривать ее было бесполезно, это отлично знали все домашние.
Она вышла в гостиную к ужину, поздоровалась с вернувшимся из университета отцом, улыбнулась матери, перебравшейся за стол из стоящего у камина кресла, на котором остался лежать старый клетчатый плед и заложенная лентой книга, «Планета людей» Сент-Экзюпери, летом Ракель пробовала читать его, но ей быстро стало скучно от бесконечных описаний природы Аргентины, и она предпочла «Планете людей» американский роман о гражданской войне, который купила еще в Швейцарии, чтобы было что читать в дороге. Девушка с тех пор, как начала серьезно заниматься музыкой, читала в основном книги по специальности, а не художественную литературу, поэтому «Унесенные ветром» лежали на тумбочке у ее кровати вот уже почти четвертый месяц.
На ужин был мясной салат и тефтели с рисом. Ракель вяло поковыряла второе вилкой и отодвинула тарелку. Она ничего не ела целый день, но вид и запах еды энтузиазма не вызывали. Фрау Хандлозер заметила отсутствие аппетита у дочери и с тревогой посмотрела на нее.
- С обеда осталась курица с овощами. Хочешь, я попрошу Марту разогреть?
- Не надо, - Ракель покачала головой. – А что на десерт? – вдруг оживилась она.
Хелен рассмеялась.
- Мороженное.
Девушка поскучнела.
- Скажешь Марте испечь завтра лимонный пирог? Его давно не было, - лимонный пирог со взбитыми сливками был любимым блюдом Ракель с ее пяти лет, когда точно такой ей принес на день рождения из кондитерской дед, которого она обожала. На том пироге белой глазурью было написано «С днем рождения!», нарисован скрипичный ключ и нотки. Ракель долго отказывалась разрезать его на куски, а потом не хотела ни с кем делиться пирогом.
Женщина кивнула.
- Может быть, все-таки поешь?
- Нет, не хочу, - девушка встала из-за стола. – Пойду заниматься дальше. Приятного аппетита, папа! – герр Зигфрид впервые за весь ужин поднял на дочь глаза, блеснули, скрывая их за бликами, стекла очков.
- Спасибо, милая, - глухо произнес он. – Не сиди слишком долго.
Она пожала плечами.
- Посмотрим. Наверху все равно не слышно, так что я вам не помешаю. Доброго вечера! – с этими словами Ракель ушла в спасительную маленькую комнату.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
среда, 04 декабря 2013
21:31
...
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
На самом деле я не люблю все истории, где ко мне (не к моим персонажам, а именно ко мне) пытаются применить насилие. В конкретной истории его было слишком много. Единственное, что я люблю в Праге, - это Третий Рейх. Реальность становится снами, а город уходит под воду.
И нет хуже судьбы, чем смотреть, как все восхищаются творением, которое ты ненавидишь. Все что-то в этом видят, а для тебя там нет ничего, кроме слез и раздражения. Нелюбимый ребенок. Неизменное напоминание.
Наверное, я не готова иметь ничего общего с Прагой вне двадцатого века. Только на уровне обезличенных сказок.
Во всяком случае пока.
@темы:
обвм
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
13:17
утробытное
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Ходить в магазин утром странно. Слишком много пожилых людей. У кого-то батон хлеба и дешевое масло, у кого-то молоко и три мандарина. И я. С пластиковой карточкой и полной корзинкой. Еще одна сценка в пользу сказки о Рейхе. Когда хожу не одна, меньше обращаю на такие вещи внимания.
Зато очень вкусные профитроли и голубика. И в перспективе овощной суп.
Кот уничтожает все, что я делаю. И это ужасно. Устала на него орать.
Тексты, написанные ночью, утром превращаются во что-то другое. Перечитываю и не узнаю. И нужно возвращаться к чтению классики. Мне не хватает слов.
@темы:
жизнь
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
05:04
2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
немного об искусстве
- Добрый день, фройляйн, - радостно поприветствовал ее Гейдрих, поднимаясь навстречу, обошел стол и сел на него, улыбаясь непонятной ей хищной улыбкой. Ракель плотнее закуталась в палантин, хотя холодно в кабинете не было. Гейдрих снял и положил рядом трубку с одного из стоящих на столе телефонных аппаратов, девушке показалось, что она слышит ровное, похожее на низкий писк комара и такое же раздражающее гудение. Молчание, наполненное этим еле слышным гудением, затягивалось, наконец, Ракель тихо произнесла.
- Вы хотели поговорить о концертной программе…
- Вы совершенно правы! – также радостно подтвердил ее слова Гейдрих, и снова воцарилось молчание. Девушка прикусила губу.
- И чтобы вы хотели играть? – снова заговорила она, чтобы хоть как-то избавиться от чувства неловкости. Мужчина еще шире улыбнулся так, будто она и ее слова забавляли его.
- А что бы вы мне порекомендовали?
- Я же даже никогда не слышала, как вы играете! – совершенно искренне удивилась девушка раньше даже, чему успела подумать, как он воспримет такую реакцию. Гейдрих не рассердился.
- Услышите, душа моя, еще услышите! – пообещал он, отклонившись назад, нажал кнопку на каком-то аппарате и деловым тоном сообщил в зашуршавший динамик: - Кофе, сливки, булочки с кремом, - он снова повернулся к Ракель, посмотрел насмешливо. – Так и будете стоять в дверях? Или рискнете подойти поближе? – она только сейчас осознала, что все время их недолгого разговора так и стояла у двери. В кабинете кроме письменного стола был еще диван и пара кресел, но они находились слишком далеко от сидящего на столе обергруппенфюрера и сесть туда вряд ли было бы вежливо. Девушка нехотя подошла ближе, села на край одного из стульев, выстроившихся в ряд напротив рабочего места начальника РСХА – их все еще разделяли два стула, и это было приятно, но Гейдрих покачал головой. – Не выйдет. Еще ближе, - улыбнулся он и похлопал ладонью по спинке ближайшего стула. Ракель подумала, что вся ее игра в попытки отказаться как можно дальше и говорить как можно формальнее выглядит очень наивно и глупо. Она послушно пересела, вопросительно посмотрела на Гейдриха снизу вверх – и тут же пожалела об этом: смотреть на него прямо было слишком сложно, как будто бы она сразу отказывалась от любых попыток защититься. На ее счастье у нее за спиной открылась дверь, девушка обернулась на звук, незнакомый ей молодой человек в черной форме принес поднос с металлическим кофейником, парой чашек и тарелкой с булочками, не глядя на своего начальник и его гостью и стараясь быть как можно тише, поставил поднос на столик перед диваном и также бесшумно вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Когда Ракель снова обернулась к Гейдриху, он смотрел не на нее, а куда-то в стену.
- Для того, чтобы притаскивать горячую выпечку, он завели курьера на велосипеде, благо, кондитерская совсем рядом... – непонятно к чему задумчиво произнес он, поднялся на ноги, подошел к столику с подносом, налил кофе, добавил сливки, положил сахар и передал чашку Ракель.
- Спасибо, - мягко улыбаясь, поблагодарила она его. Гейдрих не ответил, налил кофе себе, выпил залпом, со стуком вернул чашку обратно на поднос, взял булочку и снова сел на стол рядом с Ракель.
- Итак, - вернулся он к прерванной беседе. – Играю я, мягко говоря, хорошо. Вы ведь не считаете, что для музыканта скромность – это добродетель, дорогуша? – это прозвучало как шпилька в ее адрес. Ракель излишней скромностью в отношении своих музыкальных талантов не страдала никогда, и замечание Гейдриха ее удивило: такое ей мог бы сказать кто-то, кто хорошо знает ее.
- Мастерство и скромность мало взаимосвязаны, - нейтральным тоном отозвалась она, стараясь не показывать своего удивления.
- Ошибаетесь! Очень даже связаны, - возразил мужчина.
- Вы считаете?
- Стал бы я говорить что-то, если бы так не думал, - насмешливо упрекнул он ее. - Вы плохо меня знаете, фройляйн, я терпеть не могу кокетства, недомолвок. Предпочитаю прямоту, - в голосе Гейдриха звучал смех, как будто то, что он говорил, было забавной шуткой, но Ракель не понимала, над чем он смеется. Все время казалось, что над ее растерянностью.
- Я буду иметь ввиду, - ответила она, ощущая нарастающую тревогу.
- Обязательно, - он откусил кусок булочки и резким жестом забросил ее в стоящую у стола мусорную корзину. – А еще я не терплю холодный кофе. Пейте-пейте, - он взглядом указал на чашку, которую она все еще держала в руках, не прикоснувшись к напитку ни разу. Ракель поднесла чашку к губам, сделала маленький глоток – для нее кофе был еще слишком горячим. – Вы не против, если я закурю?
- Нет, конечно, не против, - но мужчина достал портсигар и прикурил сигарету раньше, чем прозвучал ее ответ. Ракель поморщилась от неприятного и очень резкого запаха дыма, Гейдрих, заметив это, отодвинул руку, в которой держал сигарету дальше от нее. Девушку удивила такая внимательность, но мужчина снова не дал ей возможности задуматься. Он наклонился к ней, упираясь руками в свои колени и заговорщическим тоном тихо произнес:
- Понимаете, фройляйн, чтобы играть вместе, нам надо стать хорошими друзьями. Ведь невозможно творить вместе с тем, кого не понимаешь и кого не любишь, - в его голосе звучал вопрос, требующий ответа, но сказанное настолько напугало Ракель, что несколько секунд она просто пыталась снова собраться с мыслями и осознать, о чем идет речь. Ей не хотелось говорить о дружбе и уж тем более о любви, правда заключалась в том, что она меньше всего на свете хотела играть с Гейдрихом.
- Я давно никому не аккомпанировала, - произнесла Ракель, наконец, пытаясь вернуть разговору формальный тон. - Последний раз - на выпускных экзаменах в школе, - но мужчина ее попытку не заметил или не принял, только посмотрел вопросительно, словно не понимая, что она имеет ввиду.
- Наверное, вы правы, - после еще одной долгой паузы сказала девушка. Похоже, это был правильный ответ, потому что Гейдрих радостно воскликнул:
- Конечно, я прав! Вам еще не раз предстоит убедиться в том, насколько. Я сделаю из вас идеального аккомпаниатора. Вы будете чувствовать меня как никого! – он говорил так, будто обещал ей исполнение всех ее желаний и счастье, о котором можно только мечтать. Ракель ужаснулась про себя такой перспективе, но только снова потерянно улыбнулась в ответ. Гейдрих затянулся почти догоревшей сигаретой, затушил ее в пепельнице и продолжил уже спокойно и серьезно: - Но вы мне не ответили.
- На что?
- На вопрос, конечно, - хищно улыбнулся он.
- На какой? – Ракель, все еще боровшаяся со страхом и удивлением, вызванными внезапно открытыми перед ней Гейдрихом перспективами, окончательно перестала понимать, чего он хочет от нее. Тут же она испугалась, что сейчас он снова будет злиться, и беспомощно попыталась пояснить: - Простите, я потеряла нить беседы… - но мужчина не собирался ей помогать, вместо этого он, наклонившись, взял ее за руки и заставил смотреть на себя. От прикосновения Ракель вздрогнула: оно не было неприятным физически, пальцы у Гейдриха были очень горячими и приятно уверенными, но все равно хотелось тут же прервать его.
- На самый первый.
Мысли в голове заметались, путаясь и теряя какую бы то ни было стройность, девушка вздохнула.
- Что бы я порекомендовала вам играть? – она нервно облизнула губы. - Мне все равно сложно об этом говорить сейчас... Я не знаю... Концерт ми-минор Мендельсона, - назвала она одно из самых популярных в музыкальных кругах произведений для скрипки. Придумать что-то банальнее было сложно, и если Гейдрих действительно был знаком с миром музыки, он должен был это знать. Услышав ее ответ, он приподнял бровь.
- А почему?
- Это классика. Я не знаю ваших предпочтений, вашей манеры игры... – Ракель начала думать о музыке и тут же почувствовала себя увереннее и спокойнее, она твердо знала, что в этом ориентируется и разбирается лучше Гейдриха. - Поэтому я могу ориентироваться только на академические стандарты. Это сложное и красивое произведение. Традиционное, если хотите.
- Вам оно нравится? – вопрос прозвучал отрывисто и очень безразлично.
- Это не самое мое любимое произведение, - призналась Ракель, всегда считавшая Мендельсона слишком уж светским.
- Оно подходит мне?
Девушка тяжело вздохнула. Ну, чего он от нее хочет? Это почти как шить платье, не зная мерок, или описывать место, в котором никогда не был. Она сказала бы, что Гейдрих вообще не способен ку музыке и не может ее понимать, история с концертом выглядела блажью высокопоставленного военного, почему-то решившего, что любовь к искусству будет хорошо смотреться в его личном деле.
- Я же сказала, что не могу вам на это… - начала она, раздражаясь, что такую очевидную вещь приходится повторять уже который раз, но Гейдрих резко перебил ее.
- Посмотрите на меня. Этого вполне достаточно. Подходит? Да или нет?
- Наверное, для вас это слишком банально, - недовольно бросила Ракель в ответ.
- А что не банально?
- Равель, - наобум назвала она самого, на ее взгляд, странного композитора. – Григ, - в голове вдруг зазвучала музыка, а лицо Гейдриха на короткую секунду показалось девушке красивым, одухотворенным, но при этом все равно пугающим. Вспомнились скандинавские легенды о горном царстве. - Что-то из восточноевропейской музыки, хотя я не уверена, что вам она нравится, - напевный и тревожный Григ сменился чардашем. - Что-то стихийное или очень технически сложное.
- Уже лучше, - как преподаватель на экзамене одобрительно кивнул Гейдрих. – Я не прошу вас делать ничего, что для вас невозможно, - он несильно встряхнул ее, как будто хотел разбудить, но не причинить дискомфорт. - Прекратите бояться и почувствуйте. Если бы вас просили охарактеризовать меня одним произведением, и от этого зависела бы ваша жизнь - а вполне возможно, так оно есть, - он коротко рассмеялся, - что бы это было? Ну?
Ракель смотрела на него, слушая эхо музыки в своей голове, и молчала, а потом ответ пришел к ней сам. Она даже улыбнулась, настолько очевидно и просто это было.
- Четвертая симфония Чайковского. Первая часть. Тема рока.
Вместо ответа Гейдрих наклонился и поцеловал ее, музыка исчезла, иллюзия растаяла, Ракель испуганно отшатнулась.
- Не надо так делать!
Он встал со стола так резко, что чашка кофе упала на пол и разбилась, наклонился к ней, встав рядом с ее стулом и положив руку на спинку, спросил ледяным и убийственно спокойным тоном:
- А то что?
Ракель смотрела, как по ковру расплывается темное пятно от пролившегося кофе, и мир вокруг нее, еще секунду назад наполненный музыкой, снова наполнялся ужасом и стоящей за ним бессмысленной пустотой.
- Извините, - прошептала она, опомнившись и ненавидя его за то, что он не дал ей сохранить эту иллюзию красоты и понимания.
Гейдрих расхохотался, как будто бы услышал отличную шутку, он смеялся долго, потом, подтянув к себе соседний стул, сел рядом с ней, так близко, что их колени соприкасались, машинально, даже не глядя, взял ее за руку, заговорил светским, ироничным тоном:
- Вы думаете, я сумасшедший. Может быть, вы и правы, - Ракель торопливо помотала головой, готовясь возразить, но он оборвал ее: - Не лгите мне. Вам не идет. В отношениях партнеров - и друзей – нет места лжи и недоговоренностям, - последняя фраза прозвучало неуместно и неискренне, как будто он процитировал какой-то учебник, Ракель поморщилась. Гейдрих тем временем снова встал, обошел стол, достал из ящика папку и, вынув оттуда ноты, протянул их девушке.
- А играть мы будем вот что.
Она, не поднимая на него глаз, взяла три стопки переплетенных листов, открыла партитуру верхнего произведения, улыбнулась, увидев фамилию Шопена, автоматически запомнила опус и номер прелюдии, стала смотреть в нотный текст, перелистнула страницу, начала наигрывать партию фортепиано пальцами правой руки у себя на колене, тихо мурлыкать ее себе под нос. Она знала и видела боковым зрением, что Гейдрих все это время наблюдает за ней. Он закурил еще одну сигарету, протянул свободную руку, коснулся ее виска и пряди волос, Ракель никак не отреагировала на это, только вздрогнули пальцы, повторявшая в этот момент очередной пассаж, на который она смотрела в нотах. Он убрал руку. В следующую секунду она повернулась к нему и чуть было не спросила «А это не слишком сложно для вас?», но к счастью, успела вовремя остановить себя, грустно улыбнулась и вернулась к изучению нот.
- Да. Хорошо, - наконец, произнесла она, закрывая партитуры и складывая их у себя на коленях.
- И это все?
- Вам интересно мое мнение? У вас есть пластинки с этими произведениями? – работать над музыкой с прослушивания произведений начинали не все, но Ракель была избалована этой возможностью со школы, герр Мельжинский всегда играл ей ее программу, прежде чем усадить девочку за инструмент.
Гейдрих, не говоря ни слова, подошел к стоящему на подставке в другой части кабинета граммофону и поставил прелюдию Шопена. После нескольких секунд приятного и успокаивающего треска иглы по поверхности пластинки заиграла музыка. Ракель смотрела в ноты, подняла взгляд на Гейдриха – он стоял возле граммофона и слушал, прикрыв глаза. Девушка снова бросила взгляд на ноты, а потом последовала его примеру. Время, место, весь предыдущий диалог, его присутствие – все это не давало ей погрузиться в музыку и не думать ни о чем другом, произведение почему-то казалось слишком напряженным. То, что Гейдрих уже не у граммофона, а стоит у нее за спиной, она поняла, только когда на моменте кульминации, он прошептал ей в самое ухо:
- Чувствуете? – и провел руками по ее животу. Ракель кивнула, но как только мелодия пошла на спад, вздрогнула, теряя связь с музыкой, обернулась к мужчине, посмотрела почти обиженно. Он уже отстранился от нее, снова сел на стол и заговорил. Позже Ракель никогда не удавалось вспомнить, что именно говорил Гейдрих о том или ином музыкальном произведении. Она помнила, что в тот первый раз с изумлением подумала: «Он как будто повторяет мои мысли». Пластинка продолжала играть, а Гейдрих рассказывал то ли ей, то ли уже кому-то невидимому о том, что звучит в этой музыке и что можно увидеть и почувствовать, если слушать ее правильно.
Щелкнула, натыкаясь на кружок бумаги с названием произведения граммофонная игла, все затихло. Ракель с восторгом смотрела на мгновенно преобразившегося в ее глазах мужчину, он странно улыбнулся и снова поцеловал ее.
- Пожалуйста… - у нее даже не было сил на то, чтобы произнести просьбу целиком. Волшебство снова разрушилось, и от этого невыносимо хотелось плакать.
- Что "пожалуйста"? – серьезно переспросил он, наклонившись к ней гораздо ближе, чем она могла выдержать, и пристально глядя прямо в глаза. Ракель опустила ресницы.
- Неважно.
- Важно, радость моя, очень важно! – он чуть отстранился, взял ее за подбородок. Девушка поморщилась от того, что он задел пальцами тщательно запудренный синяк, она не знала, случайно или намеренно. Было холодно и невыносимо пусто.
- Все в порядке, правда.
- Вы играете в шахматы, Рейчел? – с тенью недовольства в голосе поинтересовался Гейдрих и продолжил, не давая ей ответить: - Так вот и не нарушайте правил. Вы взялись за фигуру – вы попросили меня о чем-то. Я хочу знать, о чем.
- Я не играю в шахматы, - как будто это имело какое-то значение! – Я просила вас не целовать меня.
- А почему вы об этом попросили? – в глазах мужчины вспыхнул интерес. Она не ожидала такого вопроса, ответ был слишком очевиден – с одной стороны, и слишком сложен с другой. Он был неприятен ей. Он делал так и снова не давал ей очароваться чем-то, что ей почти удавалось увидеть.
- Я… мне… - Ракель попыталась начать, запнулась, поняв, что не сможет довести до конца ни одну мысль, и выпалила, вскидывая голову и глядя прямо на Гейдриха: - Я не хочу, чтобы вы так делали.
Он укоризненно прицокнул языком.
- Это не ответ. Почему вы этого не хотите?
- Это подразумевает определенные... отношения, - Ракель безнадежно пыталась спастись в формальных ответах.
- А между нами, стало быть, отношений нет? – Гейдрих улыбался пугающе азартно, и девушка почувствовала себя загоняемым зверьком на псовой охоте.
- Они… другие, - за этот разговор она почти поверила, что он действительно хочет чего-то нормального от их взаимодействия и все еще надеялась, что Гейдрих прекратит эту игру. Ракель посмотрела на него с надеждой.
- И какие же?
«Он слишком много мне показа», - внезапно подумала она, встречаясь глазами с жестким и злым смеющимся взглядом. – И теперь он будет злиться только больше». Она испугалась по-настоящему, судорожно сглотнула и вместо того, чтобы ответить спокойно, почти выкрикнула:
- Я не знаю! Перестаньте надо мной издеваться!
Он только рассмеялся.
- И в мыслях не было. Я просто хочу знать, что, по-вашему, происходит.
- Что-то очень плохое, - он засмеялся снова, запрокинув голову, совершенно безумно, и смеялся так долго. – Вам смешно? – дрожащим голосом спросила Ракель.
- А вам нет? – Гейдрих посмотрел на нее с любопытством, двумя пальцами коснулся уголка губ так, чтобы замершая там слезинка сбежала вниз по щеке. Ракель тихонько всхлипнула.
- Мне нет. Совсем.
- А что, как вы думаете, я хочу с вами сделать? – игривым тоном поинтересовался он. Девушка прикрыла глаза, стало очень душно и начала болеть голова, как будто в левый висок кто-то медленно втыкал острую иглу.
- Я предпочитаю об этом не думать.
- Вы опять уходите от ответа.
- Пожалуйста, хватит! – она посмотрела на мужчину умоляюще и снова увидела то же выражение глаз, что было у него накануне в ресторане.
- Мне кажется, я неправильно с вами обращаюсь, - возмущенно начал выговаривать ей он, разводя руками, будто жалуясь на проблемы с непослушным ребенком. - Я с вами предельно корректен и вежлив. Я вас не бью, не пытаю… Да я вас пальцем не тронул! – голос поднялся почти до крика, Ракель сжалась, предчувствуя что-то ужасно. - Но вам, видимо, нужно другое, - он огляделся, словно ища что-то, потом, сжав плечо Ракель, даже не заставил встать, а почти поднял ее со стула. – Вы этого от меня хотите? – за вопросом последовал несильный удар по лицу, Ракель мгновенно задохнулась, горло будто сдавило удавкой. – Это то, что вам нужно? – Гейдрих ударил снова, уже сильнее, она со всхлипом втянула воздух, пытаясь отвернуться, как-то закрыться свободным плечом. – Так я должен поступать, чтобы соответствовать вашим ожиданием? – она услышала его крик где-то вдалеке, полетела на пол, больно ударилась локтем, воздуха все еще не хватало, а пронзительная боль в виске усиливалась, каждое слово Гейдриха вызывало новую ее вспышку. Оцепенение спало, и Ракель замотала головой, повторяя:
- Нет-нет-нет…
Гейдрих зло рассмеялся где-то над ней и медленно, почти аккуратно наступил сапогом ей на пальцы, девушка всхлипнула и попыталась выдернуть руку, прижала ее к груди, баюкая, как только давление исчезло.
- Нет, это вам следует вести себя иначе! – он наклонился к Ракель и проорал ей в лицо: - Перестань меня злить, тварь!
От продолжения этой сцены девушку спас стук в дверь. Она не услышала его, увидела только, что Гейдрих резко выпрямился, откидывая со лба челку, упер руки в поясницу и резко произнес:
- Войдите!
- Хайль Гитлер! – Ракель не смотрела на вошедшего мужчину и надеялась, что он не смотрит на нее. – Вас срочно вызывают, обергруппенфюрер… - какие-то громкие имена, важные новости, - она различала одно слово из десяти и не могла, да и не старалась связать их вместе.
Гейдрих вышел следом за офицером, не сказав ей ни слова, как будто ее вообще не было в кабинете. Через минуту Ракель встала с пола, аккуратно поправила прическу, вернула на плечи упавший на пол палантин, села за столик, налила в уцелевшую чашку холодного кофе. Привычные действия успокаивали – в детстве Марта всегда говорила ей, что лучшее средство от тоски и печали – это заняться каким-нибудь делом. Девушка сделала глоток кофе, потом подошла к письменному столу, собрала с пола осколки разбившейся чашки, выбросила их в мусорную корзину. Пальцы неприятно ныли, но, судя по ощущениям, даже синяков не должно было остаться. Ракель помассировала руку, подвигала каждым пальцем в отдельности, сжала их в кулак. Да, все должно быть в порядке.
Наверное, нужно было возвращаться домой, но она не решалась выйти из кабинета. Что если Гейдрих рассчитывает застать ее здесь, когда вернется? Она не хотела продолжать общение с ним, но еще меньше хотела его злить. Мучительную дилемму за нее решил появившийся в кабинете Эрих, знакомый ей со вчерашнего дня.
- Добрый день, фройляйн! – улыбнулся ей он. – Герр Гейдрих сейчас занят, он просил проводить вас до автомобиля.
- Очень кстати, - бесцветным голосом ответила Ракель. Они вышли в приемную, Эрих помог ей надеть пальто, поддерживая под локоть, провел по лестнице на первый этаж, светским тоном рассказывая что-то об оформлении дворца и его истории, пропустил вперед, придержав тяжелую входную дверь, предупредительно распахнул дверцу ожидающего у крыльца автомобиля. – Завтра в то же время.
Она подняла на него полные ужаса глаза, мило улыбнулась и тихо произнесла:
- Да, конечно. Спасибо.
- Счастливо, фройляйн! – Эрих захлопнул дверцу, махнул на прощание рукой и автомобиль плавно тронулся с места.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
вторник, 03 декабря 2013
03:14
2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
а интересное будет завтра
Когда доктор Хандлозер уехал, попрощавшись с женой, но не зайдя к дочери, хотя о том, что она в маленькой комнате, приспособленной для ее занятий за инструментом, явственно свидетельствовали звуки фортепианной музыки, Ракель, выглянув в гостиную и убедившись, что там не никого, подошла к стоящему на специальном круглом столике телефону и, набрав номер вахты учебной части консерватории, попросила передать герру Бреккеру, что она заболела и не придет на занятия: до ее урока оставалось двадцать минут, до назначенного вчера времени – три часа двадцать минут. Ракель подумала, что нужно как-то подготовиться, в голове ответом всплыла избитая фраза, повторявшаяся во множестве прочитанных ей книг – к такому все равно быть готовой нельзя.
К двум часам она извелась окончательно, то садясь за инструмент, то заходя на кухню и крутясь там, не зная, то ли налить себе чаю, то ли унести в маленькую комнату на блюдце пару оставшихся от завтрака круассанов. В какой-то момент Ракель с интересом посмотрела на стоящую на полке шкафчика с гастрономическими продуктами бутылку французского коньяка, который Марта использовала в выпечке и кремах, нервно рассмеялась сама над собой. Вот было бы здорово – приехать к Гейдриху нетрезвой и смеющейся. Интересно, удивился бы он?
Ровно в три раздался звонок в дверь. К этому моменту Ракель уже четверть часа сидела в гостиной за столом и бессмысленно смотрела в одну точку, пытаясь представить себе, как будет выглядеть предстоящий ей разговор, от резкого дребезжащего звука она вздрогнула и быстро пошла в прихожую, надеясь опередить Марту. Фрау Хелен была на втором этаже, у себя в комнате и точно не успела бы спуститься. Однако, когда Ракель выходила из гостиной, ее нянька уже открыла дверь.
- Добрый день, молодой человек, - вежливо и чуть снисходительно обращалась она к темноволосому юноше в форме СС. – Чем я могу вам помочь?
Растерявшийся от такого неформального приема юноша вскинул руку в характерном жесте, но вместо партийного приветствия произнес:
- Здравствуйте. Фройляйн Хандлозер дома? Мне приказано ее забрать.
- Это ко мне, Марта, - вмешалась Ракель, мгновенно представив, как можно совершенно неверным и жутким образом истолковать эту фразу. – Добрый день. Вы от герра Гейдриха? – она заставила себя мило улыбнуться.
- Да, фройляйн. Вы готовы?
- Вполне, - кивнула девушка, давясь нервным смешком. Она надела стоящие под вешалкой черные лодочки на высоких каблуках, сняла с крючка синее пальто, но не стала его застегивать. – Марта, скажи маме, что я уехала.
Женщина наблюдала всю эту сцену, нахмурившись, с выражением непонимания и тревоги на лице.
- Куда ты? И когда вернешься?
- Я внезапно для себя вчера согласилась поучаствовать в частном концерте, сегодня нужно обсудить программу, - слова лились на удивление плавно, в них не было откровенной лжи, но чувствовала себя Ракель, говоря все это, ужасно. – Надеюсь, что вернусь скоро. Не беспокойся, все в порядке, папа обо всем знает.
- О, ну, если герр доктор знает… - протянула Марта, голос ее выражал одновременно и недоверие, и облегчение. – Не опаздывай к обеду.
- Постараюсь, - вторая ненастоящая улыбка получилась уже гораздо лучше, Ракель обернулась к эсэсовцу, приехавшему за ней. – Идемте? – он молча посторонился, пропуская ее в дверь.
В машине и Ракель, и ее спутник хранили молчание. Автомобиль притормозил у ворот в красивой чугунной ограде, трехэтажное старинное здание за которой скрывали аккуратно подстриженные вечнозеленые кустарники, выстроенные ровной линией вдоль ограды, и липы с уже пожелтевшей, но все еще густой листвой. Молодой человек, сидевший за рулем, не имени, ни звания которого Ракель так и не узнала, опустил стекло, показал стоящим у ворот охранникам какой-то документ и автомобиль беспрепятственно въехал во двор. Дорожка, по которой они ехали, раньше, видимо, предназначалась для карет. Машина остановилась, перед Ракель снова открыли дверь. Дворец, который она увидела, и разбитый перед ним парк напомнили ей Вену, девушка тихонько вздохнула. Как бы она хотела сейчас быть там!
Ее провели через роскошный холл, украшенный совершенно неуместной в этом интерьере партийной символикой, по широкой лестнице на второй этаж, там они прошли через несколько комнат и коридоров, в помещении с высокими окнами и тремя канцелярскими столами, на которых стояли пишущие машинки и телефоны, а сидящие за ними люди непрерывно что-то печатали и отвечали на звонки, ее сопровождающий помог ей снять пальто, предложил присесть в удобное низкое кресло, попросил подождать несколько минут и быстрым шагом вышел. Вернулся он через четверть часа – чтобы проводить Ракель в находящийся за соседней дверью кабинет.
- Добрый день, герр Гейдрих, - Ракель рассматривала богатый, вычурный интерьер, роспись на потолочном плафоне, сложный экран, затянутый темно-красным тисненым муаром, стоящий перед высоким камином – все, что угодно, только бы не смотреть на сидящего за большим письменным столом мужчину. Она нервно пропускала между пальцами кисти палантина, который накинула на плечи перед выходом из дома.
- Добрый день, фройляйн, - он поднялся ей навстречу.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
00:39
чужое
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Морозный воздух да вымершие деревни,
иди своею дорогой, с нее не сворачивай.
Черным на сером проступают вокруг деревья,
голос у них под ветром глухой и вкрадчивый.
Ноябрь - это время отправляться во внутреннюю Россию,
по земле, от травы очищенной, оголенной,
дойду, дойду и не обессилю
под созвездием Скорпиона.
Осень была легка, улыбалась тебе, вальсировала,
а потом затянула на черный безвыходный остров.
Ноябрь - это время любить одиноко и остро,
в плащ закутавшись для тепла,
беспредметно,
расфокусированно.
Любить всех тех, о ком давно не вспоминал и не думал,
кого увидел впервые,
пришел ноябрь - и ветром холодным сдунул
пыль от обид.
Остались запахи дымовые
от горящих костров, опавших листьев, земли обнаженной,
остался воздух - морозен и кристально прозрачен.
Иди, оставляя лишнее нищим и прокаженным,
туда, куда не дошел бы живым и зрячим.
(с) Лемерт
@темы:
(с)
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
понедельник, 02 декабря 2013
08:30
первый день зимы
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Вернее, сегодня уже второй.
У меня на стене висит рождественский шоколадный календарь. Начиная каждый день со вчера можно съедать по одной молочной фигурной шоколадки - и так до 24 числа. А 25 - открывать подарки (где, видимо, должен быть еще шоколад). Такой у меня был в детстве, лет в шесть, только тогда я не знала, что надо есть не все сразу.
На улице с прошлого вторника идет снег и делает меня совершенно счастливой. Зима - единственное время года, существующее в настоящем времени отдельно взятой меня, а декабрь - единственный месяц, когда абсолютно все делает меня радостно и живой.
В Москве на всех бульварах и в парках деревья украшены гирляндами, реальность растворяется в мерцании белых и голубых огоньков. Они ненавязчивы, не мигают агрессивно и выглядят совершенно волшебно. Идти вдоль Тверского бульвара, смотреть на кафе и магазины, украшенные к Новому году еловыми гирляндами и золотистыми шарами, улыбаться людям в красивых вечерних платьев и чувствовать себя почти в своей вымышленной Европе.
Спектакль "Не хочу, чтобы ты выходила замуж за принца" (по мотивам "Тени" Шварца), к слову, ужасен. Зато сподвиг меня вспомнить Люциуса Малфоя и все-таки сесть читать "Вариант "Викинг", а вчера Таллинские события как-то сами собой перенеслись в Прагу, а Тень встретилась с Драконом. И удивительно (потому что Шварц - это рождественские сказки детства), и естественно, как его пьесы сочетаются с историями о Рейхе в моей голове. Третье параллельная реальность.
Город вечером воскресенья мертв и безлюден в центре, а под ногами хрустит ядовитая соль, которая превращает снег в рассол. Я спускаюсь в переход, смотрю на вечерних людей и говорю "Жаль, что нет войны". В тот момент мне действительно жаль.
@темы:
дни
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
3
)
Поделиться
03:30
мой мозг устало туп сегодня)
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Из дневника Ракель:
читать дальше
11 июня 1940 г.
Третий день в Берлине. Мама тяжело перенесла поездку и вот уже три дня не встает. Сидела с ней сегодня утром, она говорит, что завтра мы обязательно пойдем гулять, что ей очень хочется посмотреть город. Она всегда так говорит, когда плохо себя чувствует.
Мне не нравится здесь. Повсюду алые флаги с черным крестов, и выглядят они зловеще. Народ, который живет под таким флагом, не может не быть агрессивным. Еще все здесь говорят хоть и по-немецки, но непривычно и странно, речь очень режет слух. Нет бесконечного «милая фройляйн», как будто говорят не с тобой, а с кем-то безликим, абстрактным. Неуютно и неприветливо.
В Швейцарии было убийственно спокойно, как будто это страна, в которой ничего не происходит никогда. Похоже на мертвую застоявшуюся воду. А здесь водоворот, в котором все: ветки, какая-то утварь, тонущие люди. Полгода назад я видела по телевизору запись проходившего в Берлине парада, так вот, когда я иду по улице, мне кажется, что тротуар вздрагивает, как будто рядом со мной все время марширует колонна военных.
А военные здесь действительно повсюду. Все, как один, высокие, красивые, в черной форме и очень наглые. Видимо, действительно считают себя расой господ. Непонятная мне теория: как можно оценивать не конкретных людей, а группы? Неужели они действительно верят в то, что пишут в немецких газетах?
25 июня 1940 г.
Завтра я иду на вступительный экзамен в консерваторию столицы Рейха. Как странно звучат эти новые названия, которые здесь дали всему: улицам, учреждениям, людям… Кажется, во мне говорит австрийский консерватизм, но все равно не понимаю, зачем придумывать что-то новое взамен уже существующего, если речь идет о словах, зачем переименовывать улицы и города? Герр Мельжинский рассказывал, что в России после Революции тоже переименовали совершенно все, есть в этом что-то невежественное и варварское. Но я не о том… К нам в гости приходил старый знакомый отца, если я правильно поняла, когда-то он был дедушкиным учеником, послушал, как я играю (мне кажется, я все забыла, хоть и занималась постоянно), и сказал, что мне нужно поступать в консерваторию. В Люцерне консерватории не было, только школа, а в Женеву или Берн одну меня родители не согласились отпустить, вот и пропало почти два года. Страшно боюсь и волнуюсь. Когда мы заканчивали музыкальную школу, я была совершенно уверена, что поступлю куда угодно без малейших проблем, а сейчас вот боюсь. Долго отговаривала папу звонить дяди Герману (он, как только услышал про экзамены, сказал, что непременно ему позвонит и попросит замолвить за меня словечко), не хочу поступать куда-то по протекции, хотя, кажется, немецкая система только по этому принципу и работает.
26 июня 1940 г.
Играла прелюдию ми-минор Шопена, тринадцатую сонату Бетховена и два этюда, Листа и Мошковского. Похвалили технику, отметили необычный интонационный рисунок. Интересно, здесь считается, что это хорошо или плохо? В музыкальной школе за свободное прочтение произведения и попытку вложить что-то свое нас нещадно критиковали, а я, оказывается, успела забыть о том, что в учебных заведениях нужно свято соблюдать абсолютную академичность исполнения, и играла, как с герром Мельжинским. Буду надеяться, что это был комплимент. В конце концов, нельзя же все время вести двойную музыкальную жизнь. Как только села за инструмент, тут же перестала нервничать и думать о чем-то кроме музыки. После завтра будет еще гармония, в четверг – чтение с листа, а в следующий вторник – сольфеджио, но это все уже не страшно. Результаты объявят через три недели, когда закончатся все прослушивания. Три недели буду волноваться и просить Марту печь лимонный пирог мне в утешение.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
1
)
Поделиться
воскресенье, 01 декабря 2013
03:06
2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
семейный завтрак
К завтраку спустилась мать Ракель, невысокая, очень худая, но все еще сохраняющая остатки красоты женщина, у нее были большие выразительные глаза, тонкие пальцы, которые Ракель, когда она брала мать за руку, всегда страшно было сломать, и роскошные черные волосы, всегда убранные в уложенную вокруг головы косу. Хелен Хандлозер посмотрела на сидящую за столом, потупившись, дочь и улыбнулась ей мягко и ласково.
- Я беспокоилась о тебе вчера, дочка, все-таки первый концерт в этом городе, твой первый взрослый концерт. Ты всем довольна? Что сказал герр Бреккер? – она словно не замечала следов прошедшего вечера на лице Ракель, и девушка была благодарна матери за это.
Странно, но не отец, а мать напоминала Ракель манерой речи и отношением к ней и ее учебе ее деда, Юлиуса Хандлозера, с которым были связаны ее самые счастливые воспоминания детства и который, как до сих пор казалось девушке, понимал ее лучше кого бы то ни было.
- Все было хорошо, мама, - ответила Ракель. – Мне даже подарили цветы, но я оставила их… в консерватории, не понесла домой.
- А что за цветы?
- Розы. Мелкие такие, розовые, знаешь? Как те, что дядя Герман дарил тебе на твой прошлый день рождения, только не такой огромный букет, конечно, - говоря с матерью, Ракель переставала испытывать скованность и мучительную неловкость, сопровождавшие любой ее разговор с отцом. Хелен умела не обращать внимания на что-то, что могло быть неприятно девушке, а от ее вопросов оставалось ощущение искренней заинтересованности. Возможно, причиной тому было то, что фрау Хандлозер большую часть времени проводила дома, и ее жизнь вне его стен состояла из рассказов мужа и дочери о том, что происходит с ними там.
- Как чудесно. Кстати, Зигфрид, Герман не собирался нас навестить? Я так давно не видела его, - обратилась Хелен уже к мужу.
- Он очень занят сейчас, ты же знаешь, - мрачно отозвался доктор Хандлозер. – Может быть, найдет как-нибудь время, я передам, что ты спрашивала о нем, мы должны увидеться сегодня или завтра.
- Он снова плохо чувствует себя? – нахмурилась женщина.
- Он никогда не чувствует себя плохо, - доктор насмешливо фыркнул. – Ты же знаешь.
- Конечно, - Хелен снова мягко улыбнулась. – Но и ты, и я знаем, насколько это правда. В любом случае, передавай мои наилучшие пожелания. Герман так и не выбрался к тебе на концерт, Ракель? – она обернулась к дочери. – Зигфрид говорил, что он собирался, если будет время.
Ракель удивленно моргнула.
- Да? Правда? Папа ничего мне не говорил… - если бы в зале прошлым вечером и был рейхсмаршал, она все равно бы этого не заметила. – Я слишком волновалась. Хотя, наверное, он зашел бы ко мне после концерта…
- Ну, значит, не смог, - Хелен покачала головой. – Жаль. А как мне жаль, что я не смогла вчера выйти! Надеюсь, что выберусь к тебе в следующий раз. Когда это будет?
- На Рождество, - еще вчера казавшийся таким близким рождественский отчетный концерт за прошедшую ночь невообразимо отдалился, став чем-то нереальным. Ракель как будто не верила, что декабрь и ее любимый праздник когда-нибудь наступят, понимала, что всех ее сил ей едва хватит, чтобы пережить сегодняшний день.
- Ты сегодня отдохнешь дома, да?
- Да, мама.
- Хорошо. Я так редко вижу тебя в последнее время, Ракель.
Марта принесла кофе и испеченные к завтраку круассаны, и разговор на какое-то время прервался. Допив свой кофе, доктор Хандлозер резко поднялся из-за стола и, пожелав оставшимся дамам приятного аппетита, ушел к себе в кабинет. Ракель мелкими глотками пила крепкий кофе, наполовину разбавленный молоком и время от времени из-под ресниц поглядывала на мать, ожидая ее вопросов. Хелен последние два года почти не пила кофе, вместо него перед ней стояла чашка с травяным чаем, от которой шел приятный, но все же ассоциирующийся с простудой и кашлем запах, она сделала несколько глотков, посмотрела на дверь кабинета и тихо произнесла:
- Твой отец очень не хочет, чтобы я волновалась. Считает, мне это противопоказано. Но если ты захочешь поговорить, я всегда тебя выслушаю, Ракель, ты ведь знаешь это.
Девушка вздохнула и снова почувствовала подступающие к глазам слезы.
- Знаю, мама, конечно, знаю. Но не сейчас, ладно? Я уже поговорила с папой, боюсь, что еще раз ща утро – это будет слишком, - Хелен только молча кивнула, Ракель залпом допила кофе. – Пойду позанимаюсь немного, а потом зайду к тебе. Или пойдем погуляем, если будешь себя хорошо чувствовать, да.
- Так и сделаем. Если хочешь, возьми мою пудру, я все равно давно ей не пользуюсь.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
суббота, 30 ноября 2013
06:04
лирическое отступление, уместное 2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
про доктора Хандлозера
Зигфрид Хандлозер родился в городе Констанц в семье виолончелиста. Он был старшим сыном и с детства чувствовал, что больше, чем две его сестры и маленький братик, должен соответствовать ожиданиям окружающих, на нем лежала огромная ответственность, и он с гордостью нес ее. Ничего не ждали и не хотели от ребенка только его родители: отец был поглощен своими выступлениями и бесконечно чередой учеников, к которым Зигфрид, хоть никогда бы и не признался себе в этом, ревновал его; мать относилась к детям с бесконечным терпением и нежностью и совершенно не хотела на них давить, а мальчику казалось, что от него не хотят ничего, потому что не верят в то, что он сможет показать себя достойным. И он старательно становился лучше. Примерное поведение и отличные оценки в школе, давшееся ему с блистательной легкостью поступление в медицинский университет Вены, куда их семья переехала, когда Зигфриду было тринадцать – отцу предложили тогда место преподавателя в Венской академии музыки и исполнительского искусства, сбылась его давняя мечта оказаться, наконец, в Вене, городе-мечте любого музыканта.
По окончании университета, где Зигфрид выучился на хирурга, он четыре года прослужил в помощниках у модного тогда в Вене врача Эрнста Гибсбурга, работавшего только с самыми богатыми и именитыми клиентами. Младшая дочь доктора Гибсбурга была ученицей отца Зигфрида и преуспевающий врач с легкостью согласился поделиться с талантливым молодым специалистом опытом. Все шло как нельзя лучше, в какой-то момент доктор Гибсбург, старшая дочь которого как раз пребывала в том возрасте, когда девушкам принято и прилично подыскивать женихов, все чаще как будто вскользь упоминал, что был бы рад передать в старости дело в руки своего помощника, а пока, возможно, сделать его своим партнером. Но Зигфрид не хотел жениться. От ситуации, грозившей стать в какой-то момент двусмысленной, а потом и крайне неприятной, его спасла начавшаяся в 1914 году война. Все газеты Вены написали о трагической гибели в Сараево наследника престола Франца Фердинанда, а уже через месяц одетые в новую форму красивые молодые люди, улыбающиеся июльскому солнцу, уходили на фронт, чтобы сражаться вместе с Германской империей за победу своей родины.
Зигфрид, прослушавший курс военной медицины, записался в санитарные части и в начале августа 194 года покинул Вену, наконец-то чувствуя себя на своем месте, выполняя свой долг и гордясь собой.
Война, о быстрой победе в которой мечтал каждый, кто уходил на фронт, затягивалась, на Западном фронте в окопах не крутили пластинки на граммофонах, о чем потом принято будет шутить, но тягомотное ожидание было хуже изнурительных боев, боевой дух таял, а солдаты переставали верить. Даже в то, что на обед завтра кроме порции каши они получат кусок мяса. Австрийским санитарным частям приходилось, наверное, чуть лучше, чем всем остальным: их хотя бы исправно снабжали питанием и медикаментами, но пища материальная не заменяла желания бороться. Шел 1916 год, осень в том году выдалась дождливой и холодной, промокало все, даже плотно завернутые в несколько слоев вощеной бумаги стерильные бинты. Постоянно хотелось спать. Зигфрид малодушно думал о том, что, может быть, лучше было бы ему остаться в Вене, жениться на фройляйн Хельге и продолжать бессмысленную с точки зрения медицины, но не обременительную и прибыльную практику. На фронте все было по-настоящему, на третий год войны это не вызывало ничего, кроме усталости.
Двадцать седьмую немецкую летную эскадрилью расквартировали в той же деревне на границе с Францией, что и санитарную часть Зигфрида, в октябре шестнадцатого года. Серое уныние и покой тут же покинули населенный пункт. Когда летчики не были задействованы в боевых операциях, они пили, пели песни и гуляли так, что казалось домик, в котором они разместили что-то вроде своего штаба, развалится на отдельные камни. Когда они летали, никто не пил и не дебоширил в ночь накануне вылета, зато все наверстывали упущенное в двойном масштабе в ночь после. Старший лейтенант двадцать седьмой эскадрильи, Герман Геринг, смеялся и рассказывал хвастливые истории из своей жизни с таким беззастенчивым обаянием, что вскоре к ночным посиделкам немецких летчиков присоединилась и большая часть французских медиков. Зигфрид и Герман быстро нашли общий язык, в присутствии Геринга обычно сдержанный и строгий доктор ощущал себя свободнее, как будто хитрая улыбка товарища давала ему разрешение абсолютно на все. Герману же просто нравился его новый приятель.
С Хелен Эйзенштейн Зигфрида свела чистой воды случайность. Девятнадцатилетняя девушка, осиротевшая в свои пять лет, с того времени жила в деревне со своей бабкой, и вышло так, что в середине октября она слегла с тяжелой формой туберкулеза. Местный врач смог лишь развести руками, тогда бабка девушки пошла к австрийским врачам. Она принесла им испеченные ей самой пироги с вишнями и запеченного гуся, которого надеялась сберечь до Рождества. Гуся прикончили за ужином в тот же вечер, а Зигфрид, имевший дело с больными туберкулезом в Вене, согласился на следующее утро зайти к женщине и осмотреть ее внучку, он не обещал чудес, но искренне хотел помочь: это привносило хотя бы какой-то смысл в их затянувшееся пребывание здесь.
Зайдя в пропахшую лавандой маленькую спальню, где в постели лежала больная девушка, Зигфрид увидел ее и впервые в жизни отчетливо понял, что влюбился. Хелен выглядела ужасно, болезнь сделала ее кожу желтовато-белой, лоб был покрыт испариной, а на лице не осталось ничего, кроме огромных испуганных карих глаз. Зигфрид, никогда не любивший легенды и сказки, внезапно разглядел в ней живое воплощение прекрасной дамы, которую человеку с его именем подобало спасти. Его стараниями Хелен быстро пошла на поправку.
Через месяц их санитарную часть направили в другой населенный пункт, дальше от границы с Францией. Хелен, уезжавшую вместе с молодым врачом, провожали всей деревней. Свадьбу сыграли за три дня до их отъезда, на ней, вопреки ожиданиям многих старых сослуживцев Зигфрида, свидетелем со стороны жениха был Герман Геринг. Единственное, в чем можно было упрекнуть невесту, так это в том, что она была чистокровной еврейкой, а к евреям с подозрением и неприязнью относились всегда. Но счастливого и влюбленного Зигфрида меньше всего беспокоили вопросы крови.
Двадцать седьмая летная эскадрилья и санитарная часть, успевшие крепко сдружиться, должны были расстаться, многие тогда обменивались адресами и обещали писать. Зигфрид оставил Герингу адрес своих родителей в Вене и взял с него обещание непременно приехать в гости при первой же возможности, Герман обещал, но никакого своего адреса не оставил, честно признавшись, что понятия не имеет, где ему придется жить по окончании войны.
Германскую империю ждал позорный Версальский мир, Австрия заключила Сен-Жерменский договор, понеся немногим меньше потерь и лишений. Солдаты, воевавшие по обе стороны линии Западного фронта, возвращались домой. Вернулся в Вену и Зигфрид со своей молодой женой. Его родители встретили их обоих радостно и приняли Хелен, как родную. С фронта Зигфрид писал им о том, что женился, и получил их поздравления, но такого радушного приема все же не ожидал. Он начал свою практику и, вопреки всеобщему бедственному положению и царящему в Австрии кризису, его начинание успешно развивалось и росло. Доктор Гибсбург за годы войны успел скончаться, так и не выдав замуж старшую дочь, многие его клиенты помнили Зигфрида со времен, когда он был еще помощником знаменитого доктора, и теперь стали уже его собственными клиентами. Вскоре они с женой купили небольшой дом в предместье Вены, казалось, все складывалось благополучно. Герман Геринг сдержал обещание и приехал к ним в гости на Рождество 1920 года, чтобы задержаться у Хандлозеров на две недели, в следующий раз он приехал сразу после Пасхи, а с лета его визиты стали ежемесячной традицией. Каждый свой приезд он рассказывал какие-то фантастические истории о своих показательных полетах и «красавице Карин», загадочной даме, покорившей его сердце.
Единственным, что омрачало эту картину процветание, было здоровье Хелен. Она так и не избавилась до конца от последствий чуть не унесшего ее жизнь туберкулеза: с трудом переносила холодное время года, не могла выносить физические нагрузки и часто болела. Зигфрид заботился о ней, как мог, несколько раз в год они ездили к морю, где Хелен было легче дышать, дома он заставлял ее постоянно делать ингаляции, больше отдыхать и меньше заниматься работой по дому. Тогда в их жизни появилась Марта, поначалу только приходившая трижды в неделю помогать фрау Хелен вести домашнее хозяйство.
В 1922 году в семье Хандлозеров родился ребенок. Мать назвала девочку Ракель. Хелен тяжело перенесла беременность и роды и почти месяц после рождения ребенка оставалась в постели, девочкой большую часть времени занималась Марта, в тот год ставшая постоянной горничной, экономкой и нянькой в семье, они отлично ладили с Хелен, а для Зигфрида только это и имело значение. Через месяц его жена поправилась достаточно для того, чтобы перенести поездку на море, где она провела следующие полгода с Мартой и дочерью. Муж только трижды навещал их, у него было много работы в Вене, но Хелен все равно была счастлива: она мечтала о ребенке все эти годы.
Зигфрид смотрел на дочь и думал, что должен любить ее. Но понимал, что вместо этого только сожалеет о ее появлении на свет – рождение ребенка окончательно подорвало здоровье Хелен, теперь его жена не каждый день находила силы, чтобы выйти из дому, она все чаще стала задыхаться и все время говорила почти шепотом. Спустя пять лет Зигфрид все также безумно, почти фанатично любил жену и, говоря откровенно, единственное, что беспокоило его, единственное, ради чего тогда он жил и работал, было ее счастье. Хелен была счастлива ребенком, но ребенок почти убил ее, после родов принимавший их врач сказал об этом доктору Хандлозеру.
Как ни странно отношение Зигфрида к дочери наладил очередной приезд в гости Геринга. Герман, у которого не было своих детей – во всяком случае, тех, о которых бы он что-то знал – страшно любил малышей. Он привез маленькой Ракель гору подарков и, глядя, как его друг подбрасывает смеющуюся девочку, ловит ее и говорит, что глаза у нее совсем как у матери, Зигфрид впервые почувствовал к ребенку симпатию и приязнь.
Впрочем, до конца избавить от ощущения, что в медленном и от этого только более обреченном и печальном угасании его жены виновата Ракель, доктор Хандлозер так никогда и не сумел.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
1
)
Поделиться
пятница, 29 ноября 2013
04:02
2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
утро
Надежда Ракель не встретить на кухне Марту, экономку, много лет жившую с семьей Хандлозеров, и вместе с этим няню девушки, занимавшуюся ей все то время, что ее мать была больна, то есть почти постоянно, не оправдалась.
- Ракель? Так рано? Что-то тебе не спится, - Марта стояла к дверям на кухню спиной и что-то резала большим ножом, пахло пряными травами и свежим хлебом. – Как прошел твой концерт вчера? Герр доктор сказал тебя не ждать… - женщина обернулась, с ее лица исчезла привычная добрая улыбка, с которой она всегда встречала свою любимую девочку. – Бог ты мой! Что это с тобой?
- Упала, - ответила Ракель, не придумав ничего более убедительного. – Ударилась неудачно. Дай мне, пожалуйста, лед или что-нибудь такое. Приложить.
- Сейчас что-нибудь найду, милая, - засуетилась женщина. – Что ж ты сразу не сообразила? Или устала вчера?
- Устала, да, - девушка села за кухонный стол, наблюдая, как Марта ищет что-то в морозильном отделение высокого холодильного шкафа, стоящего в дальнем конце просторной кухни. Через минуту женщина протянула ей что-то очень холодное наощупь, завернутое в тонкое хлопчатобумажное кухонное полотенце, Ракель прижала это к правой щеке и прикрыла глаза. Сон, резко оборвавшийся в начале седьмого утра, когда она проснулась, теперь возвращался, от тепла кухни, привычных звуков и запахов становилось спокойно и уютно. Она почти задремала, когда на кухню вошел ее отец.
- Доброе утро, Марта…
- Доброе-доброе, герр доктор, - отозвалась женщина. – Завтрак будет через полчаса. Что-то вы все сегодня рано.
Пока Марта отвечала, доктор Хандлозер заметил сидящую за столом Ракель, девушка увидела, как изменилось выражение его лица, став напряженным и словно бы напуганным.
– А, вот ты где. Я думал, ты еще спишь.
- Не сплю. Доброе утро, папа.
- Нам, наверное, нужно поговорить с тобой, Ракель, - его голос звучал неуверенно.
- Как скажешь, папа, - она попробовала улыбнуться, но вместо этого поморщилась, несмотря на приложенный лед, место удара все еще неприятно ныло. Ей не хотелось разговаривать с отцом, она отлично знала, что он не поверит истории про неудачное падение и прекрасно проведенный в обществе господина обергруппенфюрера вечер, знала, что придется обо всем рассказать. Как-то похоже она чувствовала себя в четырнадцать лет, когда первый и последний раз в компании одноклассников пробовала курить. Фридрих, отличник и пример для подражания, мальчик из именитой австрийской семьи, тогда взял из портсигара отца две пахнущие сладко вишнями и остро, неприятно табаков скрученные из табачных листов сигариллы. После занятий они компанией в пять человек, которой всегда вместе возвращались домой, сидели в их любимой кондитерской, Фридрих достал сигариллы и выложил на стол, как будто это было настоящее сокровище, потом они пошли в соседний двор, где юноша поджег сигариллу. Ракель тогда поднесла дымящуюся палочку к губам всего один раз, отчаянно закашлялась и чуть не уронила ее, но въедливый, чужой запах остался на одежде и на пальцах, и как-то так вышло, что, когда она пришла домой, отец сразу почувствовал его. Ей никогда не говорили о том, что курить нельзя, но в тот момент, когда он задал ей вопрос, она сама вдруг очень отчетливо поняла, что то, что она делала, было нехорошо и стыдно.
- Пойдем в гостиную? – предложил доктор Хандлозер. – Твоя мать еще спит, мы сможем поговорить спокойно.
- Да, конечно.
Когда они вместе выходили с кухни, Марта не сказала ничего, но Ракель заметила, как встревоженно женщина смотрит им вслед. Ей предстоял не один неприятный разговор сегодня, поняла она и тяжело вздохнула.
В гостиной девушка села на один из шести венских стульев, стоящих вокруг овального стола в центре комнаты, ее отец сел напротив, и несколько секунд они смотрели, он – на нее, она – в лакированную поверхность стола.
- Итак, что же вчера произошло? – наконец спросил доктор.
- Ничего.
- Не лги мне, Ракель!
- Ничего, - упрямо повторила она, не поднимая глаз.
- На тебе лица не было вчера, когда ты вернулась… когда он тебя привел! И еще этот синяк. Я должен поверить чему? Что ты споткнулась на крыльце консерватории?
- Папа, не кричи, пожалуйста, - Ракель все-таки посмотрела на него, в ее глазах стояли слезы, хотя после того, как она долго ревела утром в ванной, ей казалось, что их уже не осталось. – Почему просто нельзя оставить меня в покое?
- Потому что это касается не только тебя, это касается всех нас, всей нашей семьи. И не в последнюю очередь твоей матери! Ты хоть представляешь, к чему может привести твоя глупость?
- Моя глупость? – ей показалось, что она ослышалась.
- Как ты вообще могла согласиться куда-то поехать с Гейдрихом?
Ракель молчала, снова глядя вниз, теребила пальцами манжет блузки и думала, что не знает ответа на этот вопрос и не знает, как объяснить, что вчера вечером, когда он смотрел на нее странным, непонятным ей взглядом, она просто не нашла бы в себе сил и смелости отказаться. Именно потому, что это касалось не только ее.
- Ракель, девочка, - доктор Хандлозер сменил тон, - я понимаю, что тебе неприятно обо всем этом говорить, но будет действительно лучше, если ты все мне расскажешь. Я попробую поговорить с Германом, если Гейдрих повел себя в отношении тебя как-то…
- Ты отлично видишь, папа, как он повел себя в отношении меня! – резко перебила она, поворачиваясь к отцу правой стороной лица. – Что мне еще тут нужно сказать? Этого разве недостаточно? - Теперь настала очередь доктора растерянно молчать. Ракель медленно выдохнула весь воздух, который был у нее в легких, чтобы не расплакаться, и заговорила снова, уже спокойнее. – Он пришел за кулисы после концерта, пригласил меня на ужин, потом я позвонила тебе, мы поехали в ресторан. До какого-то момента все было хорошо… - она прервалась, чтобы набрать воздуха, облизнула губы; напускное спокойствие улетучивалось с каждым словом, девушка не знала, как сможет сказать о самом важном. – Потом он заговорил о том, что я… что моя мать… что таким, как мы, нет места в Рейхе. Говорил, что я должна быть благодарна, потому что он ценит и понимает мой талант, - она снова замолчала, поняла, что упустила в своем коротком рассказе основной его эпизод. – Еще я вылила ему в лицо стакан воды.
- Ты сделала – что?! – изумленно переспросил доктор.
- Я… я удивилась. И возмутилась. Со мной так никогда не говорили… И он был пьян… - пустилась в сбивчивые объяснения Ракель. – Я думала, это поможет. Но стало только хуже, - обреченно закончила она.
- Господи… - выдохнул ее отец.
- Это ужасно, да? – робко спросила девушка.
- Я не знаю, девочка. Я мало что знаю о Гейдрихе. Он – в прошлом протеже рейхсфюрера, а сейчас как будто уже самостоятельная единица. Я всегда старался держаться как можно дальше от политики.
- Поэтому мы переехали в Берлин… - вырвалось у Ракель.
- Мы переехали в Берлин, потому что здесь Герман и потому что мне предложили место в университете, - терпеливо пояснил доктор, но по тону голоса чувствовалось, что ему неприятны слова дочери.
- Но ведь год назад все это уже было. Эти – как их там? – Мюнхенские законы*… И если ты думал, что дядя Герман поможет нам, то почему сейчас это не так? Что изменилось, папа?
- Многое… - задумчиво, словно уже не слушая Ракель и думая о своем, ответил герр Хандлозер. – Ты поедешь сегодня в три в РСХА.
- А разве у меня есть выбор? – криво улыбнулась девушка.
- Я не задаю вопрос, Ракель. Будь умницей, не зли Гейдриха, а я попробую как-нибудь решить эту проблему. Все будет хорошо, ты слышишь меня?
- Да, - она кивнула и внезапно отчетливо поняла, что не верит отцу. – Я скажу Марте, чтобы накрывала завтрак? – спросила она, уже вставая со стула. – Это ведь все, о чем ты хотел поговорить со мной?
- Да, девочка, это все.
*Ракель ошибается в названии. Имеются ввиду Нюрнбергские расовые законы.
ru.wikipedia.org/wiki/%CD%FE%F0%ED%E1%E5%F0%E3%...
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
четверг, 28 ноября 2013
17:22
между текстов
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Вчера меня терзала потребность написать о том, что мое чудовище уснуло и спит, но я поддалась общему сонному настроению вечерней полутеиной квартиры и уснула тоже. Сегодня напишу о том, что оно ушло.
А тикующую головную боль в правой брови (о, классическое литературное описание мигрени, занимающей ровно половину головы в моей черепной коробке!) вылечила кружка чая с коньяком и вебинар по разметки с прекрасной Лилей, которая, несомненно, моя большая любовь этой осени.
Выпал снег и лежит. Его мало, но он очень белый и делает мой мир на несколько порядков светлее и прекраснее, чем он был в его (снега) отсутствие.
Наблюдать за котом и хомяком. Вчера она попыталась цапнуть его за нос.
Хотеть Новый год, гостей и готовить салаты, запекать мясо и печь традиционный пирог (чтобы не сказать кюхен).
Осознавать, что Рейчел в моей голове - порождение камня на шее (кто знает, тот поймет). Это ставит все на свои места.
В субботу идти в театр на Шварца. Отменять и продалбывать все, что можно. Мне нужен другой глобус с другой географией и другими людьми на нем, кажется. Список тех, кого нужно оставить в новой версии, прилагается.
Хочется создать что-то, но не могу определиться с формой и размером, поэтому пока диву от текста до текста. Посмотрела на объем. Ужаснулась. Когда-то столько занял целый фантастический роман за моим авторством, а здесь всего четыре сцены...
@темы:
жизнь
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
04:57
1-2 октября 1940 г.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
мало букв про ночь и утро
Ракель прошла по темному коридору, бездумно касаясь кончиками пальцев стены, открыла дверь в комнату. В окно, занавески на котором не были задернуты, светил яркий фонарь, на полу в квадрате света плясали тени от ветвей деревьев, шевелящихся под ветром. Она невольно улыбнулась, такой типичной и такой знакомой была эта картинка, и тут же поморщилась – движение губ отдалось неприятной тупой болью, какая бывает, если надавить на свежий синяк. Минуя обычный вечерний ритуал отхода ко сну, девушка, не включая свет, быстро переоделась в ночную рубашку и легла в кровать, накрываясь чуть ли не с головой одеялом, как будто оно могло спасти ее от прячущихся в темноте страхов. Она как наяву видела, как вымышленные, созданные детской фантазией монстры исчезали, уступая место чему-то более жуткому, имеющему человеческое лицо. Голову что-то кольнуло, Ракель вспомнила, что не достала из прически шпильки, села на постели. Очень хотелось, наконец, уснуть: концерт, ужин, казавшиеся теперь нереальными пугающие разговоры, боль в правом уголке губ – всего этого было слишком много для одного дня. Она, путаясь пальцами в прядях волос, вытащила из узла на затылке восемь шпилек, не глядя, бросила их на тумбочку, услышала, как одна или две упали на пол. «Утром… Все утром…» - успела еще подумать Ракель, проваливаясь в тревожный сон, полный странными сновидениями, где снова ей приходилось говорить с Гейдрихом. «Ты ведь сама этого хотела…» - прозвучавшая в какой-то момент реплика была последним, что она запомнила из всего длинного и сумбурного сна.
Она проснулась, когда за окном было еще темно, все также стучал по подоконнику мелкий дождь, фонарь, выключившийся в час ночи, еще не зажегся. В голове было удивительно пусто, только все повторялась последняя фраза из сна, как надоедливый мотив заевшей пластинки.
- Но ведь это неправда, - растерянно произнесла Ракель вслух, к ее огорчению прозвучало это неубедительно. Она с детства твердо знала, что ночные мороки и наваждения уходят с рассветом, с ним забываются и плохие сны. Ракель встала с кровати, ощущая под ногами холодный пол и тянущиеся от окна по нему сквозняки, похожи на струйки ледяной воды. Стараясь быть тихой, чтобы не разбудить родителей, она вышла из комнаты, притворив за собой дверь, прошла по коридору в ванную, включила горячую воду, подняла глаза и, увидев свое отражение в зеркале, расплакалась. Нижняя губа распухла, возле уголка губ на ней почти черным выделялась какая-то точка, наверное, след от кольца или чего-то еще, вокруг нее расплывалось ореолом фиолетовое пятно. Ракель плакала, наклонившись над раковиной, и радовалась, что успела включить воду, и ее всхлипов никто не услышит. На ее коже синяки оставались легко и долго не сходили, а это значило, что след вчерашних событий ей придется носить на лице не меньше недели, и вот эта невозможность избавить от него, улыбаться и делать вид, что ничего не произошло, ужасали девушку больше всего. Она проревела, часто всхлипывая и размазывая по щекам слезы, минут десять, потом глубоко вздохнула и начала тщательно приводить себя в порядок. Нужно было умыться, вымыть и высушить спутавшиеся за ночь волосы – обычно она заплетала их в косу, но вчера на это не было сил, и за ночь они начали виться больше обычного и превратились в подобие вороньего гнезда у нее на голове – сделать прическу, привычный узел на затылке, одеться и, наконец, придумать, что делать с лицом. Вспомнилось, что накануне… он – меньше всего девушке хотелось даже мысленно произносить это имя – советовал ей приложить что-нибудь холодное, но она, конечно же, не подумала об этом. Может быть, еще не поздно?
Надежда Ракель не встретить на кухне Марту, экономку, много лет жившую с семьей Хандлозеров, и вместе с этим няню девушки, занимавшуюся ей все то время, что ее мать была больна, то есть почти постоянно, не оправдалась.
- Ракель? Так рано? Что-то тебе не спится, - Марта стояла к дверям на кухню спиной и что-то резала большим ножом, пахло пряными травами и свежим хлебом. – Как прошел твой концерт вчера? Герр доктор сказал тебя не ждать… - женщина обернулась, с ее лица исчезла привычная добрая улыбка, с которой она всегда встречала свою любимую девочку. – Бог ты мой! Что это с тобой?
- Упала, - ответила Ракель, не придумав ничего более убедительного. – Ударилась неудачно. Дай мне, пожалуйста, лед или что-нибудь такое. Приложить.
- Сейчас что-нибудь найду, милая, - засуетилась женщина. – Что ж ты сразу не сообразила? Или устала вчера?
- Устала, да, - девушка села за кухонный стол, наблюдая, как Марта ищет что-то в морозильном отделение высокого холодильного шкафа, стоящего в дальнем конце просторной кухни.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
среда, 27 ноября 2013
02:02
1 октября 1940 года
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
окончание
- Останови здесь, - внезапно велел водителю Гейдрих, машина затормозила так резко, что девушку с силой качнуло вперед. Она удивленно и встревоженно посмотрела на мужчину. - Мы с фройляйн пройдемся - такой дивный вечер, - времени было, наверное, уже за полночь, на улице все еще моросил начавшийся, когда они ехали в ресторан, дождь. Мужчина вышел из мерседеса, подал Ракель руку, помогая выйти, и, наклонившись к водительскому окну, тихо отдал какие-то распоряжения. Девушка огляделась и с облегчением поняла, что они всего в квартале от ее дома. Она зябко поежилась – от холода или от накрывшей ее волны удушливого страха, сложно было сказать, сжала мгновенно замерзшие пальцы, нервно улыбнулась.
- Я забыла цветы, - автомобиль, на заднем сидении которого остался лежать букет роз, уже скрылся за поворотом. Гейдрих не ответил, медленно надел перчатки, посмотрел вокруг, убеждаясь, что рядом никого нет и с размаху ударил Ракель по лицу тыльной стороной ладони. Она, не удержавшись на ногах, упала, почувствовала, как тут же неприятно начали ныть колени, подумала, что наверняка порвала чулки, в руку, которой она опиралась на асфальт, неприятно впивался мелкий камушек. И только после всех этих мелких, похожих на рой мух, мыслей и ощущений пришло осознание того, что произошло и резкая обжигающая боль. Ракель поднесла пальцы к месту удара, отняв их от разбитых губ, увидела капельки крови и тихо всхлипнула. В голове стоял гул, похожий на эхо от колокольного звона, к горлу подкатил комок рыданий, но раньше, чем она успела по-детски расплакаться, Гейдрих наклонился к ней и медленно, очень четко и угрожающе произнес:
- Еще раз посмеешь поставить меня в глупое положение, еще хоть раз позволишь себе ослушаться, маленькая дрянь… - он снова замахнулся, Ракель вздрогнула и выставила руку, защищаясь, но Гейдрих не стал ее бить. Он выпрямился и, поправив форму, закончил спокойным тоном: - …пожалеешь, что вообще на свет родилась.
- Я поняла вас, - невнятно выговорила она, глядя на него мокрыми от так и не пролившихся слез глазами. Никто никогда не бил ее, даже в детстве и родители, и преподаватели выбирали другие меры наказания. У нее отнимали книги, запрещали в свободное время подходит к фортепиано, но никто никогда и пальцем ее не тронул. То, что произошло сейчас, нарушало все возможные границы. Ракель могла испугаться, могла разозлиться – оба эти чувства были, но в первую очередь она растерялась. Гейдрих рывком поднял ее на ноги, порывшись в кармане, протянул носовой платок, на землю со звоном посыпалась мелочь, что-то круглое и золотистое, похожее на запонку или значок, упало к его ногам, он пнул безделушку носком сапога, и она улетела в лужу. Он что-то сказал, но Ракель не разобрала слов, машинально взяла из его рук платок, стерла с губ кровь, а сама все смотрела на мужчину, силясь понять, что же это было. Он как будто в одно мгновение оказался очень близко к ней, ближе, чем кто-либо когда-либо. Какая-то важная мысль была рядом, и она почти осознала ее, но Гейдрих взял ее под руку и решительно повел по направлению к ее дому, по дороге он, будто рассуждая о каких-то обыденных вещах, как обычно ее отец рассказывал об операциях или осмотрах больных, говорил:
- И кстати, я бы не советовал вам пытаться бежать. Дом под наблюдением. Нет, - он сухо рассмеялся, - не под моим. Дела... У вас, фройляйн, есть хорошие шансы пережить всю эту неприятную историю и продолжать жить как ни в чем ни бывало. Но вот если вы или ваши родные будете вести себя опрометчиво, импульсивно, метаться как загнанные звери, то вы можете .. спровоцировать неприятности.
- Понятно. Спасибо за... – Ракель запнулась – неудачно подвернулся каблук. Гейдрих шел вроде бы и не быстро, но ей было тяжело успевать за ним, - заботу.
- Не за что, право, совершенно не за что, - фраза прозвучала настолько искренне, что девушка на секунду остановилась и изумленно посмотрела на мужчину, не понимая, что он имеет ввиду. Гейдрих, меж тем, довел ее до самых дверей и уверенно нажал на кнопку звонка.
- Оставьте себе платок, мне будет приятно, - он взял ее за подбородок и развернул лицо к свету. – Буде синяк и довольно серьезный. Приложите что-нибудь холодное, через пару дней сойдет.
Открылась дверь, на пороге стоял отец Ракель в домашнем халате, немолодой худощавый мужчина с совершенно седыми волосами.
- Ну наконец-то! Мы чуть с ума не со… - он резко замолчал, увидев спутника дочери. – Герр обергруппенфюрер, какая приятная неожиданность. Добрый вечер! – доктор Хандлозер переводил взгляд с лица Ракель на Гейдриха и улыбался фальшивой светской улыбкой.
- Добрый-добрый, герр доктор, - широко улыбнулся в ответ Гейдрих и, отстранив его, вместе с девушкой зашел в прихожую. – Мы прекрасно провели вечер с вашей очаровательной дочерью, - он с любопытством смотрел по сторонам, скользнул взглядом по стойке для зонтов, в которой сейчас была только ложка для обуви с костяной ручкой в форме лошадиной головы, по зеркалу в темной деревянной раме, по столику, на котором остались лежать шляпа и мужские перчатки. Ракель стояла рядом, все еще не решаясь высвободить руку, по прежнему лежавшую на сгибе локтя Гейдриха. От яркого света болели глаза, ей хотелось уйти к себе в комнату и лечь спать, не объяснять, что произошло, что с ее лицом, не рассказывать, как прошел вечер. Чувство растерянности с каждой минутой только усиливалось, она не понимала, нужно ли говорить отцу обо всем, что она услышала сегодня, нужно ли вообще хоть что-то говорить…
- Спасибо, что проводили ее. Сами знаете, какое сейчас время. Пройдете? – тем временем говорил доктор, указывая рукой на полуприкрытую двустворчатую дверь в гостиную, - вежливость и фальшивое радушие получались у него гораздо лучше, чем у его дочери. Можно было подумать, что герр Хандлозер действительно рад позднему гостю. Гейдрих, кажется, довольный такой встречей шагнул было в сторону гостиной, но потом взглянул на наручные часы и нахмурился.
- Что это я! Уже совсем поздно! Спать! Всем спать! – его голос звучал весело, почти добродушно, он отстранил от себя девушку, походившую сейчас на сомнамбулу, она, глядя в пол, сделала несколько шагов в сторону и присела на низкий пуф возле столика.
- Что ж, видимо, в другой раз, - с видимым сожалением улыбнулся доктор.
- Спокойной ночи, - еле слышно пробормотала Ракель, не поднимая головы.
Гейдрих взялся за ручку двери, но вдруг обернулся.
- Я пришлю за вами машину завтра, вас отвезут на Вильгельмштрассе. В три, думаю, я смогу выкроить время. Обговорим концертную программу. Герр доктор, - он кивнул отцу Ракель. – Рейчел, - улыбнулся ей странной улыбкой и ушел, небрежно захлопнув за собой дверь
- Не сейчас, папа, пожалуйста… - опережая все, что мог сказать ей отец, попросила девушка. – Я пойду спать. Не будите меня утром, хорошо? – не дожидаясь ответа, она медленно, пошатываясь, пошла к лестнице, ведущей из прихожей на второй этаж. Доктор Хандлозер только покачал головой, глядя дочери вслед.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
1
)
Поделиться
вторник, 26 ноября 2013
04:44
1 октября 1940 года
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
еще продолжение
У нее за спиной он вытер воду с лица, швырнул намокшую салфетку на скатерть, поднялся в полный рост и громко скомандовал:
- Сядь! – ударив при этом кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда. Ракель вздрогнула, но даже не обернулась, продолжая идти к дверям.
У самой двери ее буквально поймал за руку Эрих. На лице молодого человека цвела все та же полная радушия и дружелюбия улыбка, он негромко произнес, наклонившись к уху девушки.
- Настоятельно советую вам вернуться и делать, что говорят, фройляйн. Если, конечно, вы не хотите ровно через сорок минут оказаться в Четвертом управлении вместе с вашей семьей.
Ракель отдернула руку, как будто прикосновение обожгло ее, поверх плеча Эриха смерила Гейдриха долгим то ли презрительным, то ли удивленным, но не испуганным взглядом, отстранила молодого человека и медленно, как если бы шла по сцене к инструменту, прошла к столу, села на стул, плавным движением сложила руки на коленях, демонстративно растянула губы в насквозь фальшивой улыбке и только тогда посмотрела снова на Гейдриха.
- Прошу прощения, я повела себя несдержанно.
- Спасибо, Эрих, - сердечно поблагодарил молодого офицера мужчина. – Что бы я без тебя делал, - он широко улыбнулся и отсалютовал бокалам окружающим, будто говоря, что инцидент исчерпан, бывает и не такое, все немного погорячились. Люди, улыбнувшись в ответ, отворачивались от них, замерший на какое-то мгновение гул голосов в зале возобновляется, а Гейдрих повернулся к Ракель.
- Вот так лучше. Посмотри на всех этих людей. Внимательно посмотри, еврейская дрянь, - она послушно, как кукла обернулась, обвела зал взглядом и снова посмотрела на него. В этот момент Ракель не чувствовала страха, только искреннее негодование и злость. Хотелось ударить сидящего напротив мужчину по лицу, высказать ему… Но угроза, высказанная шепотом минуту назад, даже не казалась, а была слишком реальной, и Ракель молчала и натянуто улыбалась.
- Ты можешь сколько угодно играть в обиженную и полную достоинства невинность, - продолжал говорить Гейдрих, - причислять себя к классу элиты, но для всех этих людей ты – грязь. Нет, даже хуже, - поправил он сам себя после короткой паузы. - Грязь - это что-то ценное, это земля, а ты и сука, что тебя породила, и твой папаша... Вы – бумажная волокита, не более, чем закорючка в досье на Геринга, и стоите вы не дороже, чем капля чернил, которыми эта закорючка сделана. И единственная причина, по которой вы все еще живете и тешите себя надеждой на то, что жизнь ваша и дальше будет прекрасна, пока вы паразитируете на теле Великой Германии, - так это то, что еще не время пускать вас в ход. Но как только Геринг ошибется - за вами придут.
Ракель слушала все эту странную, безумную речь и не верила, что это происходит с ней на самом деле. Такие разговоры ведут отрицательные герои в книгах, прежде чем разразиться инфернальным смехом. Люди не говорят о таком. Пока она убеждала себя, что вот сейчас все закончится и она проснется, Гейдрих, дотянувшись через стол, взял ее за руку, долго рассматривал тонкие пальцы с коротко обрезанными ногтями, потом поднес к губам и нежно, с трепетом поцеловал. Ракель вздрогнула. Если это и был сон, то сейчас она должна была проснуться, но нет…
- Зачем я все это тебе говорю? – продолжил мужчина, все еще держа ее руку в своих и глядя ей прямо в глаза. - Потому что они, - он кивнул в зал, - не понимают. Они не видят того, что вижу я, - Ракель поняла, что дрожит. Неожиданная смена тона, странный блеск до того ледяных серых глаз, странные слова. Это уже пугало по-настоящему. - Ты - так же, как великий Чайковский - сокровище. Ты - ошибка, чудесное преображение грязной жидовской крови. И твоя музыка должна жить. А мой долг ценителя - сохранить тебя. Спасти от невежд и бюрократов, душа моя, - девушка подавила судорожный всхлип, только вздрогнула снова. Гейдрих отпустил ее руку, которую она тут же спрятала на коленях, накрывая другой, нетронутой, рукой, и мягким укоризненным тоном закончил: - Не я тебе, а ты мне должна руки целовать, а ты мне хамишь. Ай-яй-яй!
Ракель по-прежнему улыбалась, но злость и вызов в глазах сменились теперь откровенным ужасом. «Он сумасшедший!» - подумала девушка и тихо произнесла вслух:
- Я прошу у вас прощения.
- Полно. Теперь-то мы друг друга поняли и недоразумений больше не будет, так? – Гейдрих улыбнулся ей.
- Я могу только надеяться на это, - почти прошептала она, неотрывно глядя в глаза мужчине, чувствуя, что если отведет взгляд, случится что-то непоправимое. «Уже случилось…» - неприятно шептал внутренний голос, но она старалась не слушать.
- Еще бы! – мужчина громко, от души рассмеялся и жестом показал официантам, что можно убирать со стола, пока они суетились, меняя залитую водой скатерть и ставя на сто десерт и кофе, он с интересом и видимым удовольствием рассматривал замершую напротив него девушку.
- А теперь, расскажи мне наконец о себе. На чем мы там закончили? – перестал смеяться он резко и неожиданно, взял у официанта полную рюмку с коньяком, откинулся на спинку стула и приготовился слушать.
- Мы остановились на... композиторах, - из уголка глаз Ракель по щеке сбежала слезинка, девушка часто заморгала. - Рассказать вам о книгах? Или о том, как прошло мое детство? О том, какую концертную программу я сейчас готовлю? – голос предательски звенел, как расстроенные струны, она не хотела говорить сейчас, но он хотел слушать.
- Да, отлично, рассказывай, - Гейдрих как будто уже и не слушал ее. – Мы никуда не торопимся, - он пригубил коньяк.
- Я много читаю по истории музыки - не только для учебы, просто из интереса тоже. Люблю поэзию - Шиллера, Гете. Пьесы чаще смотрю в театре, чем читаю. Не люблю современные романы, почти все они слишком неглубокие и простые. В детстве мне нравились сказки братьев Гримм. Особенно сказка о Белоснежке. Мы с родителями много времени проводили в Италии, Особенно зимой. Там климат лучше. Я ходила в итальянскую оперу. В какой-то момент увлекалась комедией дель арте, читала о том, как это выглядело раньше, - короткие рваные предложения, прерываемые частыми судорожными вздохами, напомнили ей звук рассыпающегося по столу гороха, Ракель нервно хихикнула, тут же зажала себе рот ладонью. Гейдрих, все это время молча и внимательно смотревший на нее, налил во вторую рюмку коньяк и, не говоря ни слова, придвинул рюмку к ней. Девушка на секунду замолчала, посмотрела на янтарного цвета жидкость, так красиво преломляющую свет в хрустале, покачала головой и продолжила говорить – еще более рвано и быстро:
- На Рождество будет концерт. В консерватории. Отчетный концерт. Мы еще не определились до конца с программой. Я хочу играть Чайковского. Первый концерт. И обязательно что-нибудь из Бетховена. Говорят, Лунная соната – это банально, но я очень ее люблю.
- Бетховен - это прекрасно, - прокомментировал Гейдрих. Пока она говорила, он подозвал метрдотеля, что-то тихо сказал ему и вложил в руку пачку купюр.
- Вы любите Бетховена? – у Ракель страшно кружилась голова. Она подумала, что, может быть, коньяк – это не такая уж и плохая мысль, тут же одернула себя, в таком состоянии она или уснула бы или начала плакать. – Это чудесно, - слова уже срывались с губ сами, бездумно. – Может быть, посоветуете, что играть? – девушка истерически рассмеялась. Гейдрих, как будто не слушая ее, поднялся из-за стола, обошел его и встал за спинкой ее стула, касаясь ладонями плеч Ракель.
- Ты знаешь, я – скрипач, - каким-то странным, мечтательным тоном сообщил он. - И я давно искал пианистку, с которой смог бы сыграться.
Девушка обернулась к нему, удивленно посмотрела снизу вверх.
- Вы хотите, чтобы я вам аккомпанировала?..
- Именно этого и хочу, - подтвердил Гейдрих. – Идемте? Вам пора спать, вы многое сегодня пережили.
- Да, конечно, - он помог ей встать, галантно отодвинув стул, и вместо того, чтобы, как она ожидала, пойти вперед, положил руку ей на талию, заставляя идти рядом. Полчаса назад Ракель было бы неприятно, сейчас было все равно. Она была готова уже на что угодно, только бы скорее оказаться дома и не слышать больше этого голоса, говорящего кошмарные, жуткие вещи.
- Скоро должен состояться концерт, - рассказывал ей по дороге до фойе Гейдрих, - только для своих, - последнее слова он подчеркнул особо, как будто это должно было что-то объяснить девушке. Для особенной публики. И я думаю, что нам стоит выступить вместе. Это будет очаровательно, - в голосе снова послышались мечтательные ноты.
- Да, конечно, - повторила Ракель, казавшуюся ей безопасной и нейтральной фразу.
- Вот и прекрасно. Другого ответа я не ожидал.
Они снова прошли через оба зала, где теперь все те, кто приветствовал Гейдриха, прощались с ним, кто-то вскидывал руки в характерном жесте, несколько раз прозвучало «Хайль Гитлер», мужчина небрежно махал в ответ, улыбался всем окружающим. В гардеробе он, напевая что-то из Моцарта, помог Ракель надеть пальто, все еще напевая, усадил ее в машину и сам сел рядом. Девушка постаралась оказаться как можно дальше от него и как можно ближе к двери, он снова не обращал на нее внимания, увлекшись слышимой сейчас ему одному музыкой, а она поймала себя на том, что автоматически играла пальцами по обивке сидения то, что он пел.
- Останови здесь, - внезапно приказал водителю Гейдрих, машина затормозила так резко, что девушку с силой качнуло вперед. Она удивленно и встревоженно посмотрела на мужчину. - Оставшийся квартал мы с фройляйн пройдемся - такой дивный вечер.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
понедельник, 25 ноября 2013
04:03
1 октября 1940 года
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
продолжение
Несколько минут в салоне царила напряженная тишина, Ракель смотрела в окно на проплывающие мимо, казавшиеся призрачными в оранжевом вечернем свете фонарей силуэту домов и деревьев. Начался дождь, на стекле появлялись, набухали, тяжелея, и быстро сбегали вниз крупные капли воды, городские пейзажи превратились в расплывчатый акварельный рисунок. Гейдрих, как будто забыв о ее присутствии, смотрел прямо перед собой, короткими рублеными фразами указывая водителю, куда перестроиться, где повернуть. Ракель повернулась к нему.
- Куда мы едем? – тихо спросила она.
- В «Империал», - небрежно бросил Гейдрих. Девушка раньше слышала это название от отца, в этом ресторане при отеле в центре Берлина на Унтер-дер-Линден любили обедать многие его особо высокопоставленные пациенты. Сама она там никогда не была, в Берлине негласно считалось, что это место предназначено только для членов партии. Интересно, каково это оказаться среди людей, лица которых видишь каждый день в газетах? И какова быть человеком, которого знают по всей Германии? И бояться. Ракель несколько секунд не отрывала взгляда от хищного профиля Гейдриха, четко вырисовывавшегося на фоне окна машины, потом снова отвернулась, подумав, что так пристально разглядывать кого-то неприлично. Мужчину, впрочем, внимание с ее стороны ни чуть не смутило, он все еще будто не замечал ее.
Мерседес остановился возле здания, вход в которое был украшен колонами с золочеными капителями, шофер снова распахнул перед ней дверцу, у входа Гейдриха уже встречал швейцар, за роскошной дверью с фигурными вставками стекла к ним тут же бросился рассыпавшийся в приветствиях и восторгах по поводу визита «господина обергруппенфюрера» метрдотель. Ракель незаметно улыбнулась, подумав, что до этого момента даже не знала, в каком Гейдрих звании. Мужчина только отмахнулся от чересчур приторных и заискивающих на вкус Ракель реплик. Следом за метрдотелем они прошли через главный зал ресторана в то, что здесь называли залом для особых гостей. Сидящие за столиками люди совершенно не смущались появлению человека в форме СС, только провожали их заинтересованными взглядами. Краем уха девушка услышала, как дама в роскошном красном платье и белом меховом манто ленивым томным голосом спросила у своего спутника: «С кем это Рейнхард?», расслышать ответ она уже не успела. Зал для особых гостей был обильно украшен партийной символикой, обилие красного, белого и черного резало глаза. Какие-то люди в такой же, как у Гейдриха форме, поднимались из-за столов, чтобы поприветствовать его. Ракель шла следом, на шаг позади него, и больше всего в этот момент мечтала стать невидимой. В нужные моменты она кивала и улыбалась, никто здесь не поинтересовался ее именем, Гейдрих, видимо, не счел нужным ее представлять. Все это не соответствовало в понимании девушки нормам этикета, но она была рада, что ей достается так мало внимания. Вся эта роскошь и все привыкшие к ней люди были ей непонятны, пугали ее. От них как будто исходила опасность. Метрдотель провел их к стоящему на небольшом возвышении возле сцены столику, как по волшебству, на белоснежной скатерти тут же появилось серебряное ведерко со льдом и бутылкой шампанского. На сцене, на которой вместо задника висела огромное знамя со свастикой, щедро украшенное позолотой, играл небольшой оркестр, у микрофона, вальяжно пританцовывая, хриплым голосом пела что-то о любви и тоске рыжеволосая дама в расшитом блесками платье.
Кто-то из мгновенно окруживших их официантов отодвинул стул, чтобы Ракель могла сесть, она заняла место за столиком, вопросительно посмотрела снизу вверх на Гейдриха, но его внимание снова отвлекли. Подошедший, судя по акценту, был уроженцем тех же мест, что и Гейдрих, мужчина коротко извинился и отошел к столику своего приятеля. Девушка устало вздохнула. Ее смущали устремленные на нее полные любопытства и завистливого интереса взгляды, ставшие теперь, когда Гейдрих ушел, более откровенными. Официанты, в отличие от спутника Ракель, не собирались оставлять ее в одиночестве: они наполнили шампанским, стоящий перед ней бокал, предложили ей карту вин, какие-то блюда из меню, от незнакомых названий на французском у нее закружилась голова.
- Можно мне воды? – попросила девушка, перебив очередной пассаж, живописующий какое-то уникальное горячее блюдо, которое подавали только здесь. Есть ей совершенно не хотелось, было непонятно, как вообще еда может не вставать поперек горло в этом зале, состоящем, кажется, из блеска хрусталя, позолоты, серебряных приборов и ослепительно белых скатертей и салфеток. Перед Ракель поставили высокий стакан и графин с водой. Девушка сделала глоток воды, нервно поправила манжеты белой концертной блузки, смотревшейся здесь на фоне шикарных вечерних платьев глупо и неуместно. Какое-то время она вслушивалась в мелодию, игравшую на сцене, потом начала повторять ее, «играя» на поверхности стола. Привычные движения рук успокаивали и приносили уверенность.
Гейдрих вернулся минут через десять, прощаясь по пути еще с какими-то своими знакомыми, его почему-то сопровождал молодой офицер, дубовых листьев у него на петлице было меньше, чем у Гейдриха, но Ракель снова не смогла вспомнить, что это за звание. Увидев подходящего мужчину, она тут же перестала «играть» и аккуратно сложила руки на коленях.
- Фройляйн Хандлозер, - молодой человек галантно улыбнулся ей, поднес к губам протянутую для приветствия руку Ракель, - рад знакомству с вами. Меня зовут Эрих Конрод, - его открытое лицо было приветливым и буквально лучилось искренней радостью.
- Очень приятно, - тихо ответила Ракель.
- Вы уже заказали? – резко вмешался Гейдрих.
- Еще нет.
Он тут же подозвал крутившегося неподалеку метрдотеля и, не глядя в меню, начал делать заказ, называя все те сложные блюда, о которых Ракель безуспешно пытались рассказать официанты. Время от времени он все в том же приказном тоне интересовался у девушки, что бы она предпочла, Ракель отвечала наугад, окончательно растерявшись и думая уже только о том, что вся сцена гротескна и удивительна в своей абсурдности. Метрдотель выражал восхищение вкусом Гейдриха, переспрашивал и подробно записывал все в маленький блокнот, вдохновенно советовал что-то из новинок кухни. Ракель с трудом не выказала удивления, когда под конец Гейдрих заказал какое-то совершенно нереальное по ее представлениям количество алкоголя. Она мелкими глотками пила шампанское, неуверенно переводя взгляд с Гейдриха на присоединившегося к ним молодого человека. Присутствие за столом кого-то третьего разряжало обстановку, Эрих улыбался ей дружелюбно и ободряюще, и от этого все происходящее как будто переставало быть личным.
Заказ принесли очень быстро, блюда заполнили все свободное пространство на столе. Ракель с любопытством смотрела на сложное оформление и многочисленную странную посуду. Последний раз она видела такое, когда сразу после переезда в Берлин она с родителями обедала в гостях у Германа Геринга, близкого друга и постоянного пациента ее отца. Девушка улыбнулась, поняв неожиданно, что все вокруг кажется ей уже не пугающим и неприятным, а скорее забавным.
- Расскажите мне о себе, - внезапно попросил Гейдрих, она, вздрогнув от неожиданности, подняла на него глаза.
- Что вам интересно? То, что я играю на фортепиано, вы уже знаете. Учусь в консерватории. Это занимает почти все мое время, - она отвечала коротко.
- Что вы любите? Чем занимаетесь в свободное время? Кто ваш любимый композитор?
Ракель рассмеялась.
- Люблю то, чем занимаюсь. Чтение, поездки куда-нибудь, музеи, прогулки. Все очень обычно. В школе мне нравились Шопен, Вивальди. Сейчас я играю много Бетховена. Люблю русскую музыку, Чайковского...
- Удивительно, правда, как неполноценным расам удается иногда породить таких гениев, как Чайковский! – с неожиданным энтузиазмом ответил на ее реплику Гейдрих. - Сколько величия в его музыке - многие деятели культуры и партии этого не признают, но не надо быть музыкантом, чтобы услышать его! На мой взгляд, исключения только подтверждают правило, - он посмотрел на девушку так, как будто задал ей вопрос.
- О… - Ракель запнулась, растерянно моргая. Такое из уст живого человека она слышала впервые и, наверное, на самом деле никогда и не верила, что есть кто-то, кто может думать в полном соответствии с казавшихся ей иногда откровенно безумными речами партийных лидеров, - Вы... совершенно правы, - осторожно согласилась она. - Иногда по-настоящему великие таланты встречаются в тех, от кого меньше всего можно этого ожидать.
Мужчина улыбнулся, похоже было, что он остался доволен ее ответом, повернулся к Эриху и тихо произнес что-то, больше всего напоминавшее «Идите вон…» и снова повернулся к Ракель.
- Приятно было познакомиться, фройляйн, увы, вынужден вас покинуть, спасибо за чудесный вечер, - с неизменной улыбкой говорил молодой человек, Ракель автоматически отвечала ему такими же избитыми вежливыми фразами, но сама смотрела на Гейдриха.
- Вы меня больше не боитесь? – поинтересовался он, когда Эрих отошел от их столика.
- Я не знаю, - честно ответила девушка.
- Не знаете? – переспросил мужчина, она кивнула с улыбкой.
- Скорее нет, чем да.
- И что же изменилось? – по выражению его лица и интонациям невозможно было понять, к чему он задает все эти вопросы и что хочет услышать в ответ. Ракель перестала улыбаться раньше, чем заметила это.
- Вы нарочно ставите меня в тупик вопросами? – попыталась не терять непринужденный тон беседы она.
- А вы нарочно отвечаете вопросом на вопрос? – широко улыбнулся ей Гейдрих. – Это невежливо, прелесть моя, - он сделал большой глоток шампанского.
- Нет, не нарочно, - девушка говорила теперь чуть тише, чем раньше, и гораздо менее уверенно. – Просто я не знаю, как ответить. Я не хотела вас задеть, - торопливо добавила она.
- Не хотели задеть, правда? – его улыбка стала зловещей.
- Да, - Ракель инстинктивно отстранилась. Внезапно пришла мысль, что за все это время, пока она сидела с одним и тем же бокалом шампанского, Гейдрих выпил, наверное, целую бутылку или больше. Ей стало страшно.
- А чего же ты хотела? А, маленькая еврейская дрянь?
Она замерла, подумала, что ей послышалось, но холодные и злые глаза напротив не давали убедить себя в этом. Ракель отлично знала, что ее мать была еврейкой, но никогда не относила все то, что слышала о расовой неполноценности, на свой счет. Статус и связи отца охраняли ее от нападок. До сегодняшнего дня. Она в молчании изумленно смотрела на Гейдриха.
- Удивлена? – он как ни в чем не бывало снова принялся за еду. – Попробуй, - указал вилкой на стоящее на столе блюдо, - это восхитительно, - и продолжил говорить веселым, почти дружеским тоном. – Я тебя насквозь вижу, всех вас. Сидишь здесь и улыбаешься, расслабилась. Сказать, почему? Потому что думаешь, что раскусила меня. Что я солдафон и в целом добродушный идиот, бог весть как дорвавшийся до власти, который как попугай повторяет пропагандистские речи Гиммлера.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - дрожащим голосом выговорила Ракель, все еще не веря, что это происходит с ней здесь и сейчас. Она поднесла к губам стакан с водой, рука дернулась, зубы ударились о стекло, раздался неприятный звук, девушка поморщилась.
- Знаешь. прекрасно знаешь! – мужчина смеялся, будто все происходящее доставляло ему удовольствие. - Точно так же, как я знаю, что твой индюк-папаша подобрал твою жидовку мать, урожденную Эйзенштейн, в канаве и что об этом давно известно всем, кому это может быть интересно. А ты ешь-ешь, нечего на меня глазами сверкать.
Его слова ошеломили ее так же, как, наверное, ошеломил бы удар по лицу. Ракель опустила глаза, секунду смотрела на свои руки. В следующий момент она резко встала из-за стола, не думая, что делает, выплеснула воду из стакана Гейдриху в лицо и пошла к выходу из зала.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
воскресенье, 24 ноября 2013
03:03
сопли-обвм
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Неделя и один день выполненного обещания. Я была права, когда говорила, что мне это нужно. Чувство текста и чувство персонажа, не всей собой, а сторонне, иначе, чем раньше. Неважно.
Третий день температура. Лежу. Сплю. Читаю. Работаю. Под вечер просыпаюсь. Пишу. Головная боль и вата в голове. Вата, видимо, и болит.
Много тишины и каждый сам по себе. Не дискомфортно. Но страшно.
Странные сны. Тонущие города (не Прага, а Дерри), наследные принцы, Рокэ Алва - очень забытая моя ипостась, города-уже-приходившие-ко-мне. Хочется уехать.
А еще быть самодостаточнее в области творчества. Зависимость от чужого вдохновения - гораздо хуже, чем зависимость от собственного, себя хотя бы можно заставить. Но просто я пишу, а он играет. И для нас это о разном и про разное. Боль тысячелетия.
Информационный и эмоциональный вакуум вокруг меня.
@темы:
обвм
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
02:20
1 октября 1940 года
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Вечер первый. Прелюдия - то, что следует сразу после первого написанного мной текста (от 31.12.2012)
Ракель тяжело опустилась на стул, прижимая ладони к горящему лицу. Дышалось тяжело, как будто весь разговор с Гейдрихом прошел в прямом смысле слова на одном дыхании, и неприятно ныли сведенные напряжением мышцы шеи. Девушка налила себе воды из стоящего на столике стеклянного графина, выпила залпом. Руки дрожали и край стакана несколько раз с неприятным звуком ударился о ее зубы. Она жалела, что минуту назад не отказалась от приглашения, но не представляла даже, как могла бы это сделать. Мужчина был прав, говоря, что в зале он – единственный человек, которому отказывать нельзя. Если он захочет, у семьи Ракель будет очень много проблем, гораздо больше, чем все они смогут вынести. Девушка не хотела становиться для своих родных источником проблем, но сейчас ей казалось, что от того, что она согласилась поужинать с Гейдрихом, все станет только хуже, запутаннее, сложнее. Если бы только знать, чего он от нее хочет… Она глубоко вздохнула, поднялась на ноги и пошла к служебному входу, где на вахте был телефон.
- Папа? Здравствуй, - произнесла она в трубку, набрав номер и услышав спокойное полувопросительное «да» на том конце провода.
- Здравствуй, милая. Как прошел концерт?
Родители с прошлой весны не ходили на ее концерты: мать слишком плохо чувствовала себя, чтобы надолго выходить из дому, а отец не хотел оставлять ее надолго одну. Его нынешняя работа в берлинском университете и так отнимала слишком много времени.
- Спасибо, все хорошо. Герр Бреккер мной доволен. Я… - она запнулась, не зная, что сказать и как объяснить, - вернусь домой поздно, не теряйте меня.
- Это что еще за новости? Куда ты собралась?
- Папа, я тебе все расскажу, когда приду.
- Ракель, - отец редко называл ее по имени, сейчас это обращение звучало неуместно и укоризненно, - я хочу знать, куда ты собралась.
- Меня пригласили на ужин.
- Кто?
- Папа, ну, пожалуйста… - в голосе Ракель послышались умоляющие интонации.
- Ты можешь ответить мне на вопрос?
- Рейнхард Гейдрих, - наконец, призналась она.
- Ты издеваешься?
- Нет, папа, я серьезно! - воскликнула она. Дежурный на вахте с любопытством покосился на нее, девушка нахмурилась и отвернулась, прикрывая телефонную трубку рукой. На том конце провода длилось напряженное молчание. – Папа, ты меня слушаешь? – переспросила Ракель.
- Да. Да, Ракель, - медленно ответил доктор Хандлозер. – Хорошо. Я буду ждать твоего возвращения. Приятного вечера.
- Спасибо, - растерянно ответила Ракель. – И тебе. До свидания?
- Что? – растерянно переспросил ее отец, нервно рассмеялся. – Ах, да, до встречи, милая. Будь осторожна.
- Буду, - девушка повесила трубку.
- Свидание, фройляйн? – с неприятной улыбкой поинтересовался у нее дежурный вахтер, Ракель смерила его холодным взглядом и, ничего не сказав, пошла обратно в небольшое помещение за кулисами, где участвовавшие в концерте студенты оставляли свои вещи. Все уже разошлись, на одном из обитых зеленым плюшем стульев висело ее пальто, там же лежала стопка нот, а поверх – врученный ей букет. Ракель посмотрела на часы – до назначенного времени оставалось еще целых пятнадцать минут. Интересно, что будет, если она не придет? Что может быть проще – выйти через служебный вход, уехать домой на такси. Ей на секунду стало смешно от возникшей в воображении сцены побега, но интуиция подсказывала, что Гейдрих относится к тем людям, которых опасно злить.
- Ракель! – в комнату вошел герр Бреккер, встревоженный, с пылающими на обычно бледных щеках красными пятнами. – Все хорошо? Чего от тебя хотел обергруппенфюрер?
- Пригласил поужинать, - девушка мягко улыбнулась своему преподавателю, ей было жаль, что все произошедшее после концерта так его обеспокоило, мужчина бывало жаловался на слабое сердце, постоянно пил капли, и она не хотела становиться новой причиной его волнений. – Не переживайте, герр Бреккер, герр Гейдрих был очень мил и вежлив со мной.
- Как непохоже на него… - покачал он головой. – Он часто бывает в консерватории, ты знаешь? Любит музыку, его отец, кажется, композитор, - ничего этого Ракель не знала, но кивнула. Герр Бреккер налил себе воды из графина на столике, достал из нагрудного кармана маленькую коробочку с таблетками, выпил сразу две. – Что ж, если все в порядке, хорошо. Ты отлично сегодня играла. Как ты сама ощущаешь результаты?
Еще несколько минут они проговорили о том, как прошел концерт. Ракель была уверена, что основные ее проблемы с исполнением сегодня заключались в том, что она слишком сильно нервничала, увидев в зале на первом ряду Гейдриха, но об этом она умолчала. Герр Бреккер прокомментировал несколько слабых мест в ее игре, тут же оговорился, что это могло быть заметно только профессионалу, со стороны все было почти идеально.
- Я думаю, мы еще поговорим завтра на занятии. Ты, наверное, устала, иди домой. Мне проводить тебя?
- Нет, не нужно, - Ракель поднялась со стула и начала надевать галантно поданное ей герром Бреккером пальто. – Меня ждут, - мужчина внимательно посмотрел на нее и не стал спрашивать ни о чем.
- Завтра к двенадцати жду тебя. Нам надо работать. Ты умница, а теперь беги, - он тепло улыбнулся девушке, она постаралась улыбнуться непринужденно, но уголки губ предательски дрогнули.
- Да, до свидания.
В холле консерватории Ракель посмотрела на свое отражение в зеркале: гладко убранные темные волосы, испуганные глаза в пол-лица, синее пальто и букет мелких роз в руках. Она нравилась себе и знала, что почти всегда выглядит хорошо. Глядя в зеркало, попыталась представить себя рядом с Гейдрихом, но воображение отказалось рисовать такую нереалистичную картину. Они как будто принадлежали к разным мирам и не должны были встретиться, но это случилось и, она хоть и не понимала, но чувствовала, эта встреча была чем-то очень важным для них обоих или только для нее. Непрошенные, странные мысли. Девушка моргнула, отгоняя их, заправила за уха вьющуюся прядку, выбившуюся из туго узла, в который волосы были собраны на затылке. Нужно было решаться и выходить на улицу, где ее уже ждали.
Было бы хорошо, если бы он передумал, думала она, открывая тяжелую дверь главного входа, взял и уехал, не дожидаясь ее. Но нет. Рейнхард Гейдрих стоял возле черной служебной машины, когда она вышла, он бросил себе под ноги окурок, достал из кармана шинели фляжку и, запрокинув голову, сделал глоток. Ракель замерла возле двери, не отпуская ручку, и, как ей показалось, очень долго, просто стояла вот так, на пороге, глядя на него. Несмотря на страх, она обратила внимание на то, как он хорошо сложен и как ему идет форма. Гейдрих увидел ее, улыбнулся натянутой, неестественной улыбкой, сделав жест озябшему водителю, который тут же поспешил к дверце пассажирского сидения, чтобы открыть ее даме, в два шага поднялся по ступенькам и подал Ракель руку, она, чуть помедлив, вложила пальцы в его ладонь. Гейдрих провел ее к машине, она села в пахнущий скрипучей кожей и табаком салон, дверца за ней захлопнулась, через пару секунд он сел рядом с ней на заднее сидение, загудел мотор и Мерседес плавно тронулся с места.
@темы:
тексты
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
Последние
1
…
20
…
40
41
42
43
44
45
Кладовка с ментальным хламом
.Am.
МЕНЮ
Авторизация
Запомнить
Зарегистрироваться
Забыли пароль?
Записи
Календарь записей
Темы записей
374
дни
173
обвм
109
тексты
91
мысль
9
сны
2
странное
2
!
2
о!
2
(с)
2
хм...
2
думаю
2
вместо текстов
2
жизнь
1
loveless
1
самоирония
1
список чтения
1
флэшмоб
1
Барсумская рулетка
1
фигня
1
р!
Все темы
Список заголовков
Главное меню
Все дневники
Главная страница
Каталог сообществ
Случайный дневник
@дневники: изнутри
Техподдержка
Статистика
Наверх
Главная
Случайный дневник
@дневники: изнутри
