лирическое отступление, уместное 2 октября 1940 г.

суббота, 30 ноября 2013

06:04

лирическое отступление, уместное 2 октября 1940 г.

.Am.

...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?

про доктора ХандлозераЗигфрид Хандлозер родился в городе Констанц в семье виолончелиста. Он был старшим сыном и с детства чувствовал, что больше, чем две его сестры и маленький братик, должен соответствовать ожиданиям окружающих, на нем лежала огромная ответственность, и он с гордостью нес ее. Ничего не ждали и не хотели от ребенка только его родители: отец был поглощен своими выступлениями и бесконечно чередой учеников, к которым Зигфрид, хоть никогда бы и не признался себе в этом, ревновал его; мать относилась к детям с бесконечным терпением и нежностью и совершенно не хотела на них давить, а мальчику казалось, что от него не хотят ничего, потому что не верят в то, что он сможет показать себя достойным. И он старательно становился лучше. Примерное поведение и отличные оценки в школе, давшееся ему с блистательной легкостью поступление в медицинский университет Вены, куда их семья переехала, когда Зигфриду было тринадцать – отцу предложили тогда место преподавателя в Венской академии музыки и исполнительского искусства, сбылась его давняя мечта оказаться, наконец, в Вене, городе-мечте любого музыканта.
По окончании университета, где Зигфрид выучился на хирурга, он четыре года прослужил в помощниках у модного тогда в Вене врача Эрнста Гибсбурга, работавшего только с самыми богатыми и именитыми клиентами. Младшая дочь доктора Гибсбурга была ученицей отца Зигфрида и преуспевающий врач с легкостью согласился поделиться с талантливым молодым специалистом опытом. Все шло как нельзя лучше, в какой-то момент доктор Гибсбург, старшая дочь которого как раз пребывала в том возрасте, когда девушкам принято и прилично подыскивать женихов, все чаще как будто вскользь упоминал, что был бы рад передать в старости дело в руки своего помощника, а пока, возможно, сделать его своим партнером. Но Зигфрид не хотел жениться. От ситуации, грозившей стать в какой-то момент двусмысленной, а потом и крайне неприятной, его спасла начавшаяся в 1914 году война. Все газеты Вены написали о трагической гибели в Сараево наследника престола Франца Фердинанда, а уже через месяц одетые в новую форму красивые молодые люди, улыбающиеся июльскому солнцу, уходили на фронт, чтобы сражаться вместе с Германской империей за победу своей родины.
Зигфрид, прослушавший курс военной медицины, записался в санитарные части и в начале августа 194 года покинул Вену, наконец-то чувствуя себя на своем месте, выполняя свой долг и гордясь собой.
Война, о быстрой победе в которой мечтал каждый, кто уходил на фронт, затягивалась, на Западном фронте в окопах не крутили пластинки на граммофонах, о чем потом принято будет шутить, но тягомотное ожидание было хуже изнурительных боев, боевой дух таял, а солдаты переставали верить. Даже в то, что на обед завтра кроме порции каши они получат кусок мяса. Австрийским санитарным частям приходилось, наверное, чуть лучше, чем всем остальным: их хотя бы исправно снабжали питанием и медикаментами, но пища материальная не заменяла желания бороться. Шел 1916 год, осень в том году выдалась дождливой и холодной, промокало все, даже плотно завернутые в несколько слоев вощеной бумаги стерильные бинты. Постоянно хотелось спать. Зигфрид малодушно думал о том, что, может быть, лучше было бы ему остаться в Вене, жениться на фройляйн Хельге и продолжать бессмысленную с точки зрения медицины, но не обременительную и прибыльную практику. На фронте все было по-настоящему, на третий год войны это не вызывало ничего, кроме усталости.
Двадцать седьмую немецкую летную эскадрилью расквартировали в той же деревне на границе с Францией, что и санитарную часть Зигфрида, в октябре шестнадцатого года. Серое уныние и покой тут же покинули населенный пункт. Когда летчики не были задействованы в боевых операциях, они пили, пели песни и гуляли так, что казалось домик, в котором они разместили что-то вроде своего штаба, развалится на отдельные камни. Когда они летали, никто не пил и не дебоширил в ночь накануне вылета, зато все наверстывали упущенное в двойном масштабе в ночь после. Старший лейтенант двадцать седьмой эскадрильи, Герман Геринг, смеялся и рассказывал хвастливые истории из своей жизни с таким беззастенчивым обаянием, что вскоре к ночным посиделкам немецких летчиков присоединилась и большая часть французских медиков. Зигфрид и Герман быстро нашли общий язык, в присутствии Геринга обычно сдержанный и строгий доктор ощущал себя свободнее, как будто хитрая улыбка товарища давала ему разрешение абсолютно на все. Герману же просто нравился его новый приятель.
С Хелен Эйзенштейн Зигфрида свела чистой воды случайность. Девятнадцатилетняя девушка, осиротевшая в свои пять лет, с того времени жила в деревне со своей бабкой, и вышло так, что в середине октября она слегла с тяжелой формой туберкулеза. Местный врач смог лишь развести руками, тогда бабка девушки пошла к австрийским врачам. Она принесла им испеченные ей самой пироги с вишнями и запеченного гуся, которого надеялась сберечь до Рождества. Гуся прикончили за ужином в тот же вечер, а Зигфрид, имевший дело с больными туберкулезом в Вене, согласился на следующее утро зайти к женщине и осмотреть ее внучку, он не обещал чудес, но искренне хотел помочь: это привносило хотя бы какой-то смысл в их затянувшееся пребывание здесь.
Зайдя в пропахшую лавандой маленькую спальню, где в постели лежала больная девушка, Зигфрид увидел ее и впервые в жизни отчетливо понял, что влюбился. Хелен выглядела ужасно, болезнь сделала ее кожу желтовато-белой, лоб был покрыт испариной, а на лице не осталось ничего, кроме огромных испуганных карих глаз. Зигфрид, никогда не любивший легенды и сказки, внезапно разглядел в ней живое воплощение прекрасной дамы, которую человеку с его именем подобало спасти. Его стараниями Хелен быстро пошла на поправку.
Через месяц их санитарную часть направили в другой населенный пункт, дальше от границы с Францией. Хелен, уезжавшую вместе с молодым врачом, провожали всей деревней. Свадьбу сыграли за три дня до их отъезда, на ней, вопреки ожиданиям многих старых сослуживцев Зигфрида, свидетелем со стороны жениха был Герман Геринг. Единственное, в чем можно было упрекнуть невесту, так это в том, что она была чистокровной еврейкой, а к евреям с подозрением и неприязнью относились всегда. Но счастливого и влюбленного Зигфрида меньше всего беспокоили вопросы крови.
Двадцать седьмая летная эскадрилья и санитарная часть, успевшие крепко сдружиться, должны были расстаться, многие тогда обменивались адресами и обещали писать. Зигфрид оставил Герингу адрес своих родителей в Вене и взял с него обещание непременно приехать в гости при первой же возможности, Герман обещал, но никакого своего адреса не оставил, честно признавшись, что понятия не имеет, где ему придется жить по окончании войны.
Германскую империю ждал позорный Версальский мир, Австрия заключила Сен-Жерменский договор, понеся немногим меньше потерь и лишений. Солдаты, воевавшие по обе стороны линии Западного фронта, возвращались домой. Вернулся в Вену и Зигфрид со своей молодой женой. Его родители встретили их обоих радостно и приняли Хелен, как родную. С фронта Зигфрид писал им о том, что женился, и получил их поздравления, но такого радушного приема все же не ожидал. Он начал свою практику и, вопреки всеобщему бедственному положению и царящему в Австрии кризису, его начинание успешно развивалось и росло. Доктор Гибсбург за годы войны успел скончаться, так и не выдав замуж старшую дочь, многие его клиенты помнили Зигфрида со времен, когда он был еще помощником знаменитого доктора, и теперь стали уже его собственными клиентами. Вскоре они с женой купили небольшой дом в предместье Вены, казалось, все складывалось благополучно. Герман Геринг сдержал обещание и приехал к ним в гости на Рождество 1920 года, чтобы задержаться у Хандлозеров на две недели, в следующий раз он приехал сразу после Пасхи, а с лета его визиты стали ежемесячной традицией. Каждый свой приезд он рассказывал какие-то фантастические истории о своих показательных полетах и «красавице Карин», загадочной даме, покорившей его сердце.
Единственным, что омрачало эту картину процветание, было здоровье Хелен. Она так и не избавилась до конца от последствий чуть не унесшего ее жизнь туберкулеза: с трудом переносила холодное время года, не могла выносить физические нагрузки и часто болела. Зигфрид заботился о ней, как мог, несколько раз в год они ездили к морю, где Хелен было легче дышать, дома он заставлял ее постоянно делать ингаляции, больше отдыхать и меньше заниматься работой по дому. Тогда в их жизни появилась Марта, поначалу только приходившая трижды в неделю помогать фрау Хелен вести домашнее хозяйство.
В 1922 году в семье Хандлозеров родился ребенок. Мать назвала девочку Ракель. Хелен тяжело перенесла беременность и роды и почти месяц после рождения ребенка оставалась в постели, девочкой большую часть времени занималась Марта, в тот год ставшая постоянной горничной, экономкой и нянькой в семье, они отлично ладили с Хелен, а для Зигфрида только это и имело значение. Через месяц его жена поправилась достаточно для того, чтобы перенести поездку на море, где она провела следующие полгода с Мартой и дочерью. Муж только трижды навещал их, у него было много работы в Вене, но Хелен все равно была счастлива: она мечтала о ребенке все эти годы.
Зигфрид смотрел на дочь и думал, что должен любить ее. Но понимал, что вместо этого только сожалеет о ее появлении на свет – рождение ребенка окончательно подорвало здоровье Хелен, теперь его жена не каждый день находила силы, чтобы выйти из дому, она все чаще стала задыхаться и все время говорила почти шепотом. Спустя пять лет Зигфрид все также безумно, почти фанатично любил жену и, говоря откровенно, единственное, что беспокоило его, единственное, ради чего тогда он жил и работал, было ее счастье. Хелен была счастлива ребенком, но ребенок почти убил ее, после родов принимавший их врач сказал об этом доктору Хандлозеру.
Как ни странно отношение Зигфрида к дочери наладил очередной приезд в гости Геринга. Герман, у которого не было своих детей – во всяком случае, тех, о которых бы он что-то знал – страшно любил малышей. Он привез маленькой Ракель гору подарков и, глядя, как его друг подбрасывает смеющуюся девочку, ловит ее и говорит, что глаза у нее совсем как у матери, Зигфрид впервые почувствовал к ребенку симпатию и приязнь.
Впрочем, до конца избавить от ощущения, что в медленном и от этого только более обреченном и печальном угасании его жены виновата Ракель, доктор Хандлозер так никогда и не сумел.

@темы: тексты