...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
нытьеЭто. Совершенно. Невыносимо.
Я сидела на кровати и пыталась успокоиться. В комнату заглянул Карл.
- Рейчел, может быть…
- Оставьте меня в покое! – крикнула я, и он, понимавший и знавший мои состояния как никто другой, тихо закрыл дверь прежде, чем об нее ударилась с глухим «пуф» брошенная мной подушка. Я растерянно посмотрела на нее, превратившуюся на полу во что-то, напоминающее подтаявший сугроб. И почему-то это зрелище вызвало во мне приступ щемящей боли. Наверное, мне просто нужен был повод, чтобы наконец-то разреветься.
Прошло уже две недели с нашего приезда сюда. Две недели мне сначала каждый день, а потом все реже обещали, что фортепиано вот-вот привезут. Это было самой меньшей моей проблемой, но я упорно концентрировалась на отсутствии в доме инструмента, барабанила пальцами по краю стола иногда с такой силой, что мне казалось, там должны оставаться вмятины, огрызалась каждый раз, когда снова слышала ставшее привычным «не сегодня» и надеялась, что пребыванию на Украине вот-вот придет конец.
Ему было здесь хорошо, я не могла этого не замечать, не видеть. Обжигающий щеки мороз, высоченные сугробы, искристый белый снег, горячая еда прямо из печки (здесь даже плиты не было, Оксана готовила на живом огне), подъем каждый день в пять утра… Во всем этом было что-то очень естественное и здоровое, Он как будто оказался в своей стихии, дышал, жил, радовался. А я ощущала себя чужой и ненужной. На улице у меня мгновенно коченели пальцы, а от мороза потом еще долго ныла шея, как будто в ее основание кто-то садистски медленно ввинчивал толстый ржавый болт, иногда я была уверена, что в следующую секунду услышу его скрип. Я устала мыться в большой деревянной кадке, напоминавшей мне те, в которых Марта во времена моего детства готовила разные соленья (только те, что были у нас дома, были гораздо меньше). После слезных уговоров один из офицеров, уезжавший неделю назад, в Берлин, вернувшись, привез мне несколько книг и журналов, несколько скрасивших мое бытие. Мне не было здесь места – и в прямом, и в переносном смысле. В большой комнате все время суетилась, готовя, убираясь и совершая какие-то еще сакральные, недоступные моему пониманию действия, Оксана. В спальне можно было только лежать – две сдвинутые вместе кровати занимали почти все свободное пространство. С улицы меня быстро загонял в дом холод. Я выглядела смешно в платьях и с привычной высокой прической на фоне всего, происходившего здесь надо было что-то поменять – в себе, в своих потребностях, в настроении наконец, но я не находила сил и напоминала сама себе принцессу из сказки про Короля-Дроздоборода, капризную, неумелую и неуместную.
Сотни и тысячи оправданий моим слезам. Просто все это было слишком очевидной иллюстрацией того, насколько я на самом деле не нужна Ему. Секунды покоя – только ночью, когда Он приходил, чтобы уснуть со мной рядом. Наверное, на самом деле это очень много. Раньше я не понимала, не думала, каким безоговорочным может быть счастье от таких простых жестов, теперь знаю. И знаю, что это ничего не значит для Него. Привычка и ничего больше.
Каждое утро начиналось с моего вопроса «Когда мы поедем обратно в Прагу?». Я задавала его, не замечая, насколько часто повторяю одно и то же, потому что просто не думала ни о чем другом. Сегодня Ему, видимо, окончательно надоело слушать это, Он за руку вытащил меня в… не помню, как это место здесь правильно называется, что-то вроде маленькой прихожей, где очень холодно, велел, как ребенку, перестать ныть и подумать о своем поведении. Карл вышел за мной меньше, чем через минуту, увел в комнату, где я с того момента и сидела, принес горячего чаю. Я кинула в него подушкой. Мне не нравилось все то, что происходило, мне не нравилась я сама, я злилась на себя, злилась снова и снова, и вот теперь накопившаяся злость и обида превращались в по-детски искренние и глупые слезы.
Я сидела на кровати и пыталась успокоиться. В комнату заглянул Карл.
- Рейчел, может быть…
- Оставьте меня в покое! – крикнула я, и он, понимавший и знавший мои состояния как никто другой, тихо закрыл дверь прежде, чем об нее ударилась с глухим «пуф» брошенная мной подушка. Я растерянно посмотрела на нее, превратившуюся на полу во что-то, напоминающее подтаявший сугроб. И почему-то это зрелище вызвало во мне приступ щемящей боли. Наверное, мне просто нужен был повод, чтобы наконец-то разреветься.
Прошло уже две недели с нашего приезда сюда. Две недели мне сначала каждый день, а потом все реже обещали, что фортепиано вот-вот привезут. Это было самой меньшей моей проблемой, но я упорно концентрировалась на отсутствии в доме инструмента, барабанила пальцами по краю стола иногда с такой силой, что мне казалось, там должны оставаться вмятины, огрызалась каждый раз, когда снова слышала ставшее привычным «не сегодня» и надеялась, что пребыванию на Украине вот-вот придет конец.
Ему было здесь хорошо, я не могла этого не замечать, не видеть. Обжигающий щеки мороз, высоченные сугробы, искристый белый снег, горячая еда прямо из печки (здесь даже плиты не было, Оксана готовила на живом огне), подъем каждый день в пять утра… Во всем этом было что-то очень естественное и здоровое, Он как будто оказался в своей стихии, дышал, жил, радовался. А я ощущала себя чужой и ненужной. На улице у меня мгновенно коченели пальцы, а от мороза потом еще долго ныла шея, как будто в ее основание кто-то садистски медленно ввинчивал толстый ржавый болт, иногда я была уверена, что в следующую секунду услышу его скрип. Я устала мыться в большой деревянной кадке, напоминавшей мне те, в которых Марта во времена моего детства готовила разные соленья (только те, что были у нас дома, были гораздо меньше). После слезных уговоров один из офицеров, уезжавший неделю назад, в Берлин, вернувшись, привез мне несколько книг и журналов, несколько скрасивших мое бытие. Мне не было здесь места – и в прямом, и в переносном смысле. В большой комнате все время суетилась, готовя, убираясь и совершая какие-то еще сакральные, недоступные моему пониманию действия, Оксана. В спальне можно было только лежать – две сдвинутые вместе кровати занимали почти все свободное пространство. С улицы меня быстро загонял в дом холод. Я выглядела смешно в платьях и с привычной высокой прической на фоне всего, происходившего здесь надо было что-то поменять – в себе, в своих потребностях, в настроении наконец, но я не находила сил и напоминала сама себе принцессу из сказки про Короля-Дроздоборода, капризную, неумелую и неуместную.
Сотни и тысячи оправданий моим слезам. Просто все это было слишком очевидной иллюстрацией того, насколько я на самом деле не нужна Ему. Секунды покоя – только ночью, когда Он приходил, чтобы уснуть со мной рядом. Наверное, на самом деле это очень много. Раньше я не понимала, не думала, каким безоговорочным может быть счастье от таких простых жестов, теперь знаю. И знаю, что это ничего не значит для Него. Привычка и ничего больше.
Каждое утро начиналось с моего вопроса «Когда мы поедем обратно в Прагу?». Я задавала его, не замечая, насколько часто повторяю одно и то же, потому что просто не думала ни о чем другом. Сегодня Ему, видимо, окончательно надоело слушать это, Он за руку вытащил меня в… не помню, как это место здесь правильно называется, что-то вроде маленькой прихожей, где очень холодно, велел, как ребенку, перестать ныть и подумать о своем поведении. Карл вышел за мной меньше, чем через минуту, увел в комнату, где я с того момента и сидела, принес горячего чаю. Я кинула в него подушкой. Мне не нравилось все то, что происходило, мне не нравилась я сама, я злилась на себя, злилась снова и снова, и вот теперь накопившаяся злость и обида превращались в по-детски искренние и глупые слезы.
@темы: тексты