...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
осознанияЧтобы признаться себе в чем-то, нужно очень много сил. Наверное, нужно что-то еще, я не знаю: возраст, возможность взглянуть на себя со стороны, умение отстраняться от происходящего… Не знаю. Знаю только, что ничто не опустошало меня настолько, как какие-то важные осознания в отношении себя.
Всю свою жизнь (господи, с какого же момента я называю всей своей жизнью события, начавшиеся осенью сорокового, не вспоминая о том, что было раньше?) я считала себя жертвой. Я в своих собственных глазах была тонкой, возвышенной, страдающей, невероятно высокодуховной и несчастной. А потом внезапно посмотрела на все это со стороны: на свою манеру обращаться с окружающими людьми и бесцеремонно распоряжаться ими, пользуясь своим неприкасаемым положением, на дорогие тряпки, которые, надо сознаться, всегда нравились мне, на привычку получать то, что я хочу почти мгновенно, включая настроенное фортепиано в украинской деревне зимой. Я слишком долго не думала о том, что многое из того, что есть у меня, даже не куплено за деньги, а получено благодаря статусу и власти. Все, с чем мы сталкиваемся каждый день, быстро входит в привычку. Может быть, этот факт как-то оправдывает меня. Но кто мешал мне отказаться?
Кто мешал мне сказать «нет»? одна мысль тянет за собой другую, а эта засела в моей голове, и я очень долго не находила на нее ответа. Для начала я даже не могла понять, о чем спрашиваю себя. Сказать «нет» Гейдриху? Я ведь пыталась, но все это закончилось тем, что он просто заставил меня. Я пыталась… А что я пыталась сделать на самом деле, гуляя с ним, часами играя ему на фортепиано, разговаривая, бессмысленно хлопая ресницами и только в последний момент говоря неуверенное и неискреннее «Я не могу»? поверила бы я сама человеку, который говорил бы мне «нет» таким оригинальным способом? А ведь все началось гораздо раньше. Вернее, та часть, в которой виновата была я, началась раньше, чем я с трепетом и восторгом осознала, что влюблена. В тот момент, когда я в кабинете отца набрала номер приемной начальника РСХА и назначила его встречу. Он тогда говорил, что я не на фортепиано играть хочу, а выпендриваться. Да, я не на фортепиано играть хотела, я хотела и дальше… взаимодействовать с ним. Это было так ужасно, больно, пугающе – и так захватывающе, патетично и трагично. Какая девушка в семнадцать лет не мечтает о том, чтобы в ее жизни случилась драматическая история? Классика любовного романа: ему чуть больше тридцати, его жизнь полна мрачных тайн, он кажется жестоким и неприступным, но на самом деле… На самом деле я придумала себе что-то, чего сейчас даже вспомнить не смогу и с радостным энтузиазмом устремилась к своей выдумке. К своей романтической трагедии.
Я могла бы понять что-то, когда наша романтическая история достигла своей кульминации, и я услышала от него, что мои родители в Дахау, а я еду теперь с ним. Наверное, тогда было слишком много эмоций, и они не оставили места для мыслей. И мне все еще было восемнадцать, и я была круглой дурой. А дальше я страдала, упоенно, вдохновенно и страстно. Я часто видела, как люди, вместо того, чтобы попытаться успокоиться и взять себя в руки, накручивают себя и содрогаются от рыданий, заламывают руки, давятся слезами. Я делала то же самое, но только в масштабе нескольких лет.
В какой-то момент я думала, что первый раз была рада Ему зимой сорок третьего, после неприятной истории с моей несостоявшейся беременностью, после того, как он чуть не утопил меня во Влтаве. Но я лгала сама себе. Я ждала его всегда, каждый вечер начиная с момента, когда он забрал меня из нашего дома в Берлине. Моей основной деятельностью была не музыка, а построение этих странных, сумасшедших и глубоко нездоровых отношений. Может быть, в глубине души я понимала, что никогда не буду нужна Ему рядом как адекватная, разумная женщина. Их рядом с Ним и так было слишком много, и все они были умнее, красивее и интереснее меня. Зато я могла дать Ему что-то неповторимое в своей извращенности. Привязать себя к Нему, а Его к себе. Насколько люди зависят от того, что рядом есть кто-то, кто не может без тебя дышать? Насколько присутствие такого человека превращается в потребность, в зависимость? Боюсь, что настолько же, насколько привыкаешь к постоянному чувству принадлежности и собственной нецельности.
Я пришла сама, я не сказала «нет», я хотела того, что происходила между нами, и сама создавала это, принимая правила игры, задавая свои. Остается только один вопрос – что мне теперь с этим делать? Наверное, я хочу попробовать поговорить с Ним…
Всю свою жизнь (господи, с какого же момента я называю всей своей жизнью события, начавшиеся осенью сорокового, не вспоминая о том, что было раньше?) я считала себя жертвой. Я в своих собственных глазах была тонкой, возвышенной, страдающей, невероятно высокодуховной и несчастной. А потом внезапно посмотрела на все это со стороны: на свою манеру обращаться с окружающими людьми и бесцеремонно распоряжаться ими, пользуясь своим неприкасаемым положением, на дорогие тряпки, которые, надо сознаться, всегда нравились мне, на привычку получать то, что я хочу почти мгновенно, включая настроенное фортепиано в украинской деревне зимой. Я слишком долго не думала о том, что многое из того, что есть у меня, даже не куплено за деньги, а получено благодаря статусу и власти. Все, с чем мы сталкиваемся каждый день, быстро входит в привычку. Может быть, этот факт как-то оправдывает меня. Но кто мешал мне отказаться?
Кто мешал мне сказать «нет»? одна мысль тянет за собой другую, а эта засела в моей голове, и я очень долго не находила на нее ответа. Для начала я даже не могла понять, о чем спрашиваю себя. Сказать «нет» Гейдриху? Я ведь пыталась, но все это закончилось тем, что он просто заставил меня. Я пыталась… А что я пыталась сделать на самом деле, гуляя с ним, часами играя ему на фортепиано, разговаривая, бессмысленно хлопая ресницами и только в последний момент говоря неуверенное и неискреннее «Я не могу»? поверила бы я сама человеку, который говорил бы мне «нет» таким оригинальным способом? А ведь все началось гораздо раньше. Вернее, та часть, в которой виновата была я, началась раньше, чем я с трепетом и восторгом осознала, что влюблена. В тот момент, когда я в кабинете отца набрала номер приемной начальника РСХА и назначила его встречу. Он тогда говорил, что я не на фортепиано играть хочу, а выпендриваться. Да, я не на фортепиано играть хотела, я хотела и дальше… взаимодействовать с ним. Это было так ужасно, больно, пугающе – и так захватывающе, патетично и трагично. Какая девушка в семнадцать лет не мечтает о том, чтобы в ее жизни случилась драматическая история? Классика любовного романа: ему чуть больше тридцати, его жизнь полна мрачных тайн, он кажется жестоким и неприступным, но на самом деле… На самом деле я придумала себе что-то, чего сейчас даже вспомнить не смогу и с радостным энтузиазмом устремилась к своей выдумке. К своей романтической трагедии.
Я могла бы понять что-то, когда наша романтическая история достигла своей кульминации, и я услышала от него, что мои родители в Дахау, а я еду теперь с ним. Наверное, тогда было слишком много эмоций, и они не оставили места для мыслей. И мне все еще было восемнадцать, и я была круглой дурой. А дальше я страдала, упоенно, вдохновенно и страстно. Я часто видела, как люди, вместо того, чтобы попытаться успокоиться и взять себя в руки, накручивают себя и содрогаются от рыданий, заламывают руки, давятся слезами. Я делала то же самое, но только в масштабе нескольких лет.
В какой-то момент я думала, что первый раз была рада Ему зимой сорок третьего, после неприятной истории с моей несостоявшейся беременностью, после того, как он чуть не утопил меня во Влтаве. Но я лгала сама себе. Я ждала его всегда, каждый вечер начиная с момента, когда он забрал меня из нашего дома в Берлине. Моей основной деятельностью была не музыка, а построение этих странных, сумасшедших и глубоко нездоровых отношений. Может быть, в глубине души я понимала, что никогда не буду нужна Ему рядом как адекватная, разумная женщина. Их рядом с Ним и так было слишком много, и все они были умнее, красивее и интереснее меня. Зато я могла дать Ему что-то неповторимое в своей извращенности. Привязать себя к Нему, а Его к себе. Насколько люди зависят от того, что рядом есть кто-то, кто не может без тебя дышать? Насколько присутствие такого человека превращается в потребность, в зависимость? Боюсь, что настолько же, насколько привыкаешь к постоянному чувству принадлежности и собственной нецельности.
Я пришла сама, я не сказала «нет», я хотела того, что происходила между нами, и сама создавала это, принимая правила игры, задавая свои. Остается только один вопрос – что мне теперь с этим делать? Наверное, я хочу попробовать поговорить с Ним…
@темы: тексты