...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Очень похабный текст про символы и смысл. По мотивам Киндрет опять. Ипония и вампиры присутствуют. Белый снег, белое небо, белые прямоугольники сёдзи, перечеркнутые прямыми линиями бамбуковых перегородок. Юки лежит на снегу, повернув голову и глядя, как наполняется водой и переворачивается, выплескивая ее, содзу. Журчащая и через равные промежутки времени выплескивающаяся вода – единственный звук в этом белом мире. Снежинки опускаются на землю бесшумно, умирая и превращаясь в бессмысленную и невидимую частичку среди других таких же крохотных ледяных кристалликов, уже ставших частью белого ковра. Никто не придет и не заговорит.
Все облетело.
Ни единого в зимних горах
Листка не осталось.
Потому и голоса ветра
Там теперь не услышишь.
Журчание и плеск. Журчание и плеск снова. Юки знает, что проливающаяся в мелкую каменную чашу вода холоднее, чем воздух и снег, и если подставить под нее руку, как будто лезвие пройдется по пальцам. Звук воды убаюкивает, настойчиво в мерной гармонии с отсутствием других звуков говоря, что зима здесь надолго. Не будет вечера, затягивающего белое небо синим полупрозрачным шелком, не явится пятно белой краски переменчивая луна с ее глупым кроликом. За бесцветными облаками, наверное, есть солнце, но кому оно нужно? Ветки деревьев, которые Юки даже не может узнать, как будто вычерчены черной тушью, другие краски только отравят своей яркой жизненностью лаконичную красоту, рождающуюся в гармонии двух цветов. Никогда так остро и отчетливо совершенство мира, из которого изъято все лишнее, не бросалось Юки в глаза. Нечего отнять и нечего прибавить. Нечего даже сказать. Остается закрыть глаза и попытаться просто занять свое место среди снежинок, став таким же белым, как они. Журчание и плеск продолжают отмерять время, под веками у Юки та же белизна, что и вокруг.
Он открывает глаза и видит над собой темный тканевый полог, слишком не похожий, на белый в клетку потолок его комнаты. Взгляд медленно фокусируется, становятся отчетливо видны отдельные ворсинки синего бархата, витки шнура и отдельные нити в кистях, стежки в почти сливающейся с фоном по цвету шелковой вышивке. Юки часто моргает, надеясь избавиться от непривычной резкости картинки, но в итоге просто зажмуривается. Все цвета кажутся слишком яркими и лишними после снежного покоя, и почему-то очень хочется плакать, как будто только что у него отняли нечто по-настоящему ценное.
- Наконец-то ты снова здесь, - голос кажется знакомым, но Юки не хочет пытаться вспомнить и узнать, ему достаточно успокаивающих интонаций, он тянется к ним, как кошка ластится к руке, хочет, чтобы ему сказали, что все будет хорошо, что жуткое чувство невосполнимой потери - просто дурной сон. На лоб ложится прохладная ладонь, гладит его по волосам. - Все хорошо, мальчик. Все пройдет.
Юки благодарно улыбается. Под его веками все еще царит снежно-белый то ли цвет, то ли свет, и можно верить, что удастся остаться в нем, но в следующую секунду что-то влажное и горячее касается его губ, и мир расцветает пронзительно красивым и невыносимо ярким алым. Вспышка, ярче пламени, в котором возрождаются к жизни мифические фениксы и рождаются огненные драконы, что-то, что не может быть и существовать. Тело выгибается дугой, словно через него проходит разряд молнии. Юки часто вдыхает кажущийся совершенно ненужным воздух и ловит ртом алые капли. Часто, быстро и горячо пульсирует что-то там, где было сердце. А когда цвет насыщается настолько, что ни зрение, ни воображение больше не способны его воспринимать, Юки падает в темноту. И темнота кажется ему спасением.
- Что ты здесь делаешь?
Фонтан и сёдзи исчезли, исчезли и мертвые зимние деревья, превратившись в бесшумные порывы ветра, вычерчивающие графитно-серые линии на фоне неба. Юки обхватывает себя руками, с удивлением чувствуя холод, смотрит, не моргая, на стоящего к нему спиной светловолосого человека в рубашке, еще более белой, чем снег.
- Это у тебя надо спросить, - отвечает человек, не оборачиваясь.
Юки вздрагивает от звука голоса, плохо различимого за беззвучным, но почему-то глушащим слова ветром.
- Я не знаю, - растерянно выговаривает он и поднимает лицо к тому, что должно быть небом, но вместо этого представляет собой сложное полотно, вытканное из снега и ветра.
- И чьи это проблемы? - человек оборачивается и вместо лица у него Юки видит гладкий лиловый шар, нопэрапон.
- А то лицо, оно было таким?.. - бормочет он про себя, положенную монстру-оборотню реплику из старой сказки, вскидывает руку к собственному лицу и не может различить под пальцами ничего, кроме похожей на яичную скорлупу гладкости.
- Лучше бы тебе знать, что мы оба делаем здесь.
- Миклош! - Юки тянет руку к человеку, в одно мгновение обретшему успевшее стать болезненно знакомым лицо.
- Тише, мальчик мой, тише, - из снежного кошмара Юки бережно возвращает к яви - или другому сну? - все тот же успокаивающий, похожий на мерное журчание воды в фонтане содзу голос. На этот раз он сразу узнает его.
- Александр...
- Я здесь, все хорошо, - и снова чужая рука на пылающем лбу, такая приятно настоящая. - Не думай о том, что тебе снилось, - слова действуют, как заклинание, мысли и тревожные воспоминания растворяются в похожем на действие транквилизатора ленивом и неподвижном, вязком покое. Таким он, впрочем, кажется только несколько секунд. Неприятное ощущение, что на мозг действует наркотик, сменяется тихой радостью от того, что есть кто-то, стоящий между тобой и безликим - или все же названным по имени? - страхом.
- Где я? - Юки открывает глаза и тут же снова зажмуривается: слишком яркий свет, слишком пронзительный синий цвет полога. Он осторожно, через переплетение ресниц смотрит на Александра. Тот кажется сейчас очень уставшим. Видеть кого-то хорошо знакомого приятно - не будет ни откровений, ни боли, ни страха.
- В моем доме.
- Почему?..
- Теперь это твой дом тоже, - ничего не значащая фраза сейчас кажется достаточным объяснением, и Юки кивает.
- Что со мной случилось? - глаза понемногу привыкают к свету, Юки смотрит вокруг, интерьер незнакомой комнаты напоминает не то о музеях, не то об исторических фильмах. Освещение - высокий канделябр с двумя десятками свеч, из-за дрожащего пламени кажется, что фигуры на украшающих стены картинах движутся.
- Будет лучше, если ты все вспомнишь сам.
- Хорошо, - Юки понимает, что в действительности не хочет ничего знать ни о том, как оказался здесь, ни о том, что будет дальше, ни о том, почему так странно чувствует себя.
Александр подносит собственную руку ко рту и, аккуратно придерживая другой рукой, прокусывает запястье. Юки видит, как из двух ранок появляется мгновенно заполняющий собой все уже знакомый огненно-алый. Различить в нем, что происходит, невозможно, хочется только впитывать цвет всем собой, чтобы не осталось жуткого белого, такого тревожного и чужого.
Идти по снегу тяжело, но Юки упорно шагает вперед, где вдалеке расступается снежная буря и видно как едва-едва светлеет самый край неба, как густая краска размывается водой. Снег плещется вокруг, бьет по щекам и мешает дышать, пытается залепить глаза, забиться в рот, под одежду, в обувь, оказаться всюду, вобрать в себя, поглотить. Юки останавливается и кричит, но крик тонет в белом безмолвии. Это закон снежного мира, вспоминает он. Чем громче ты кричишь, тем меньше голоса останется. Тишина, в которой слышен только шепот. Но если кричать можно всем собой, то для шепота нужны слова, а их у Юки нет. Он идет вперед и пытается вспомнить, кого потерял среди ветра и снега, но в голове только эхо собственного мертвого крика и обрывок стихотворения:
Я искал смысл жизни.
Повернулся назад...
Последняя строчка убегает от Юки, и от этого безысходно и тоскливо. Что-то важное потеряно здесь, в снегу, и нет смысла идти навстречу рассвету, только оставаться и искать, но как же холодно!
Юки садится на землю, дрожа всем телом, и пальцем чертит по снегу иероглифы: ми-куро-си, суть-черный-смерть. Он знает, это должно что-то значить, но что? Ему кажется, если написать это много-много раз, смысл вернется. Вместо этого приходит последняя строка стихотворения: ...Было поздно.
Все облетело.
Ни единого в зимних горах
Листка не осталось.
Потому и голоса ветра
Там теперь не услышишь.
Журчание и плеск. Журчание и плеск снова. Юки знает, что проливающаяся в мелкую каменную чашу вода холоднее, чем воздух и снег, и если подставить под нее руку, как будто лезвие пройдется по пальцам. Звук воды убаюкивает, настойчиво в мерной гармонии с отсутствием других звуков говоря, что зима здесь надолго. Не будет вечера, затягивающего белое небо синим полупрозрачным шелком, не явится пятно белой краски переменчивая луна с ее глупым кроликом. За бесцветными облаками, наверное, есть солнце, но кому оно нужно? Ветки деревьев, которые Юки даже не может узнать, как будто вычерчены черной тушью, другие краски только отравят своей яркой жизненностью лаконичную красоту, рождающуюся в гармонии двух цветов. Никогда так остро и отчетливо совершенство мира, из которого изъято все лишнее, не бросалось Юки в глаза. Нечего отнять и нечего прибавить. Нечего даже сказать. Остается закрыть глаза и попытаться просто занять свое место среди снежинок, став таким же белым, как они. Журчание и плеск продолжают отмерять время, под веками у Юки та же белизна, что и вокруг.
Он открывает глаза и видит над собой темный тканевый полог, слишком не похожий, на белый в клетку потолок его комнаты. Взгляд медленно фокусируется, становятся отчетливо видны отдельные ворсинки синего бархата, витки шнура и отдельные нити в кистях, стежки в почти сливающейся с фоном по цвету шелковой вышивке. Юки часто моргает, надеясь избавиться от непривычной резкости картинки, но в итоге просто зажмуривается. Все цвета кажутся слишком яркими и лишними после снежного покоя, и почему-то очень хочется плакать, как будто только что у него отняли нечто по-настоящему ценное.
- Наконец-то ты снова здесь, - голос кажется знакомым, но Юки не хочет пытаться вспомнить и узнать, ему достаточно успокаивающих интонаций, он тянется к ним, как кошка ластится к руке, хочет, чтобы ему сказали, что все будет хорошо, что жуткое чувство невосполнимой потери - просто дурной сон. На лоб ложится прохладная ладонь, гладит его по волосам. - Все хорошо, мальчик. Все пройдет.
Юки благодарно улыбается. Под его веками все еще царит снежно-белый то ли цвет, то ли свет, и можно верить, что удастся остаться в нем, но в следующую секунду что-то влажное и горячее касается его губ, и мир расцветает пронзительно красивым и невыносимо ярким алым. Вспышка, ярче пламени, в котором возрождаются к жизни мифические фениксы и рождаются огненные драконы, что-то, что не может быть и существовать. Тело выгибается дугой, словно через него проходит разряд молнии. Юки часто вдыхает кажущийся совершенно ненужным воздух и ловит ртом алые капли. Часто, быстро и горячо пульсирует что-то там, где было сердце. А когда цвет насыщается настолько, что ни зрение, ни воображение больше не способны его воспринимать, Юки падает в темноту. И темнота кажется ему спасением.
- Что ты здесь делаешь?
Фонтан и сёдзи исчезли, исчезли и мертвые зимние деревья, превратившись в бесшумные порывы ветра, вычерчивающие графитно-серые линии на фоне неба. Юки обхватывает себя руками, с удивлением чувствуя холод, смотрит, не моргая, на стоящего к нему спиной светловолосого человека в рубашке, еще более белой, чем снег.
- Это у тебя надо спросить, - отвечает человек, не оборачиваясь.
Юки вздрагивает от звука голоса, плохо различимого за беззвучным, но почему-то глушащим слова ветром.
- Я не знаю, - растерянно выговаривает он и поднимает лицо к тому, что должно быть небом, но вместо этого представляет собой сложное полотно, вытканное из снега и ветра.
- И чьи это проблемы? - человек оборачивается и вместо лица у него Юки видит гладкий лиловый шар, нопэрапон.
- А то лицо, оно было таким?.. - бормочет он про себя, положенную монстру-оборотню реплику из старой сказки, вскидывает руку к собственному лицу и не может различить под пальцами ничего, кроме похожей на яичную скорлупу гладкости.
- Лучше бы тебе знать, что мы оба делаем здесь.
- Миклош! - Юки тянет руку к человеку, в одно мгновение обретшему успевшее стать болезненно знакомым лицо.
- Тише, мальчик мой, тише, - из снежного кошмара Юки бережно возвращает к яви - или другому сну? - все тот же успокаивающий, похожий на мерное журчание воды в фонтане содзу голос. На этот раз он сразу узнает его.
- Александр...
- Я здесь, все хорошо, - и снова чужая рука на пылающем лбу, такая приятно настоящая. - Не думай о том, что тебе снилось, - слова действуют, как заклинание, мысли и тревожные воспоминания растворяются в похожем на действие транквилизатора ленивом и неподвижном, вязком покое. Таким он, впрочем, кажется только несколько секунд. Неприятное ощущение, что на мозг действует наркотик, сменяется тихой радостью от того, что есть кто-то, стоящий между тобой и безликим - или все же названным по имени? - страхом.
- Где я? - Юки открывает глаза и тут же снова зажмуривается: слишком яркий свет, слишком пронзительный синий цвет полога. Он осторожно, через переплетение ресниц смотрит на Александра. Тот кажется сейчас очень уставшим. Видеть кого-то хорошо знакомого приятно - не будет ни откровений, ни боли, ни страха.
- В моем доме.
- Почему?..
- Теперь это твой дом тоже, - ничего не значащая фраза сейчас кажется достаточным объяснением, и Юки кивает.
- Что со мной случилось? - глаза понемногу привыкают к свету, Юки смотрит вокруг, интерьер незнакомой комнаты напоминает не то о музеях, не то об исторических фильмах. Освещение - высокий канделябр с двумя десятками свеч, из-за дрожащего пламени кажется, что фигуры на украшающих стены картинах движутся.
- Будет лучше, если ты все вспомнишь сам.
- Хорошо, - Юки понимает, что в действительности не хочет ничего знать ни о том, как оказался здесь, ни о том, что будет дальше, ни о том, почему так странно чувствует себя.
Александр подносит собственную руку ко рту и, аккуратно придерживая другой рукой, прокусывает запястье. Юки видит, как из двух ранок появляется мгновенно заполняющий собой все уже знакомый огненно-алый. Различить в нем, что происходит, невозможно, хочется только впитывать цвет всем собой, чтобы не осталось жуткого белого, такого тревожного и чужого.
Идти по снегу тяжело, но Юки упорно шагает вперед, где вдалеке расступается снежная буря и видно как едва-едва светлеет самый край неба, как густая краска размывается водой. Снег плещется вокруг, бьет по щекам и мешает дышать, пытается залепить глаза, забиться в рот, под одежду, в обувь, оказаться всюду, вобрать в себя, поглотить. Юки останавливается и кричит, но крик тонет в белом безмолвии. Это закон снежного мира, вспоминает он. Чем громче ты кричишь, тем меньше голоса останется. Тишина, в которой слышен только шепот. Но если кричать можно всем собой, то для шепота нужны слова, а их у Юки нет. Он идет вперед и пытается вспомнить, кого потерял среди ветра и снега, но в голове только эхо собственного мертвого крика и обрывок стихотворения:
Я искал смысл жизни.
Повернулся назад...
Последняя строчка убегает от Юки, и от этого безысходно и тоскливо. Что-то важное потеряно здесь, в снегу, и нет смысла идти навстречу рассвету, только оставаться и искать, но как же холодно!
Юки садится на землю, дрожа всем телом, и пальцем чертит по снегу иероглифы: ми-куро-си, суть-черный-смерть. Он знает, это должно что-то значить, но что? Ему кажется, если написать это много-много раз, смысл вернется. Вместо этого приходит последняя строка стихотворения: ...Было поздно.
@темы: тексты