...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
читать дальшеКогда-то он пел часто и много, сами приходили на ум несложные, но красивые мотивы, легко запоминались единожды услышанные чужие. Музыка, хитросплетения мелодий напоминали Альгирдасу узоры чар, их можно было точно так же разбирать, почти касаясь, также закручивать обратно. Рыжий сочинял стихи, со словами Паук обращался куда хуже, но вот в песни превращал их с удовольствием. Случалось, на одни и те же слова они придумывали две разные мелодии, и рыжий всегда соглашался, что вариант Альгирдаса лучше, хотя и не всегда это было правдой. Во всем этом было много радости и легкости. После смерти Паук не пел ни разу. Орнольф считал это чем-то вроде еще одного побочного эффекта не-жизни и проклятия. В самом деле, разве может мертвому быть доступно что-то настолько живое и настолько требующее жизненности и живости в себе?.. Паук хотел бы, чтобы дело было только в том, что технически он мертв. ...догорают и плавятся, заливая воском поверхность стола, свечи, за окнами дома, кажущегося нежилым и заброшенным, несмотря на то, что здесь уже вторую луну живет почти три дюжины человек, давно стемнело, глядит равнодушно вниз щербатая луна, и кажется, она зло смеется над людьми, сходящими с ума в ее неверном свете. - Достаточно, - резко обрывает перезвон струн и уже немного хриплое звучание голоса Асгерд. Альгирдас прижимает струны ладонью, вопросительно смотрит на него. - Кому ты поешь? Паук знает, что правильный ответ - "Тебе" или даже "Тебе, мой господин", но выговорить это свободно он все так же не может, и уж тем более не может сказать, что когда поет, думает не о сидящем напротив мужчине, а о похожем на него как две капли воды его брате и, забывшись, начинает петь песни на стихи Орнольфа, а опомнившись, торопливо возвращается к печальным напевам на родном языке. Музыка и голос предают: в них слишком откровенно звучат злость и тоска по тому, чего уже не будет. - Никому. Просто... пою, - наконец выговаривает Альгирдас. - Ты никогда не смотришь на меня, когда поешь. - Боюсь забыть слова. - Музыка - это же тоже своего рода подношение. Я должен быть твоим богом, а ты прячешься от меня в ней... Свечи плавятся и гаснут, они говорят, не обращая внимания на все сгущающуюся, поглощающую их темноту. А потом Альгирдас поет песню о собственной смерти и смотрит Асгерду прямо в глаза, отдавая последнее, на что свое право считал безусловным. Это было за два дня до того, как дан приказал вывесить его в кургане на съедение Упырю. С тех пор Альгирдас не пел ни разу - бесконечное ощущение того, что все это было однажды отдано другому не давало даже взяться за инструмент. Слишком много в этом было отвращения к себе и какой-то непонятной щемящей тоски о чем-то, чему он не решался дать имя.
...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
Давайте. Я подумала и поняла, что истории про совсем единственную любовь уже не вышло, а, значит, нужны сомнения и осознания. Которые по факту в итоге дают более полноценное отношение.
и если новый мир таков, что в нем закон - сама любовь
мы были только предисловием к нему
(С)
*характерно* не нравятся мне твои мысли, Паучок. За Малыша обидно.
Я подумала и поняла, что истории про совсем единственную любовь уже не вышло, а, значит, нужны сомнения и осознания. Которые по факту в итоге дают более полноценное отношение.