...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
после ужинаОна вернулась к Григу, но на втором повторе концерта из гостиной раздалось:
- Марта, кофе с коньяком нашему гостю! – сразу за этим последовал вежливый стук в дверь, и непривычно ласковый, насквозь фальшивый голос отца произнес:
- Рейчел, детка, выйди к нам.
Ей было все понятно еще до того, как она открыла дверь и увидела Гейдриха, стоящего посреди гостиной с таким видом, будто это был его собственный кабинет. Мужчина по-хозяйски осматривался, самодовольно улыбаясь.
- Здравствуйте, герр Гейдрих. Я рада вас видеть. Простите, что не вышла к вам сразу - я занималась, - слова звучали холодно и неискренне, но она не могла заставить себя говорить иначе. Гейдрих, впрочем, улыбнулся, было видно, что ему приятно смотреть на нее, и Ракель передернуло от этого уверенного и удовлетворенного взгляда.
- А по вам не скажешь, что рады, - прокомментировал он, небрежно опираясь на спинку стоящего с ним рядом стула. Ракель краем глаза взглянула на родителей, отец, наклонившись к фрау Хелен, сидящей в кресле с все той же книгой Экзюпери в руках, тихо говорил ей что-то, потом взял под локоть, помогая подняться. – Я сегодня был вынужден бросить вас, - Гейдрих как-то по-особенному выделил голосом это «бросить», словно давая ей понять, что имеет ввиду не только тот факт, что ему пришлось покинуть кабинет, не окончив разговор, - и хотел бы продолжить сейчас. На чем мы остановились?
Один и тот же разговор, бесконечный, как кошмарный сон. В гостиную вошла Марта, бросила на Гейдриха быстрый взгляд, полный неприязни, поставила на стол чашечку со свежесваренным кофе и молча вернулась на кухню.
- Мы, кажется, остановились на Шопене. Перед тем, как вам пришлось меня бросить, - Ракель посмотрела ему в глаза. – Вам принесли кофе. Хотите выпить его здесь или пройдем к инструменту? – она очень устала и хотела как можно скорее покончить со всем этим.
- А я в вас не ошибся! – внезапно оживился Гейдрих, взял со стола чашку и, подойдя к ней вплотную, скомандовал: - Вперед!
Девушка бесцветно улыбнулась и толкнула дверь, пропуская мужчину вперед. Входя следом, она посмотрела на комнату, пытаясь представить, что он мог подумать, увидев все это, как вообще ее дом выглядит в его глазах? Маленькая комнаты была длинной и узкой, всего с одним закрытым шторами окном, перед которым стоял маленький письменный стол. Вдоль стен тянулись шкафы, забитые книгами по музыке и нотами, кажется, среди них было даже несколько оперных клавиров, подарки дяди Германа. Ноты были повсюду – стопка на верхней крышке фортепиано, два раскрытых сборника на подставке для нот, еще один – на стоящем рядом с инструментом пюпитре. Самая ее любимая комната в доме и, наверное, единственное место, где ее покидала тревога, вошедшая в жизнь девушки с того момента, как они переехали в Берлин. Ракель подошла к столу, выдвинула и поставила рядом с вертящимся фортепианным стулом деревянный стул с высокой спинкой.
- Садитесь, - обратилась она к Гейдриху, прохаживавшемуся по ее комнате. – Здесь не очень удобно принимать гостей, простите.
- Прощаю, - ее извинения были приняты им как что-то само собой разумеющееся. Мужчина остановился у шкафа, достал один сборник, пролистал, взял следующий. Наконец, он выбрал что-то, что ему понравилось, поставил ноты на подставку и молча провел пальцем по началу такта, прижимая ко лбу чашку с кофе так, как будто у него болела голова.
- Что вы выбрали? – Ракель подошла к инструменту, с интересом заглянула в ноты.
- Играйте уже! – прозвучал раздраженный ответ.
Девушка села за фортепиано; несколько секунд она просто смотрела в ноты, понимая, что произведение ей не знакомо, вздохнула и начала читать с листа.
- Что именно вы сказали герру доктору? – через какое-то время спросил ее Гейдрих лишенным интонаций голосом. Ракель продолжила играть, не поворачиваясь к нему, и с началом новой музыкальной фразы ответила, не задумываясь:
- Правду.
- И что же? – все тот же ровный тон.
- Он расстроился. Но он ведь все равно не сможет ничего изменить, правда? – она перелистнула страницу, на репризе ускорила темп, музыкальные интонации стали резче, ноктюрну Шопена они подходили плохо.
- А я думал, родители должны радоваться, если у их дочери появляется поклонник, - произнес Гейдрих серьезно и мечтательно, словно действительно думал так, и уже резче прокомментировал: - Торопитесь.
Ракель послушно замедлила темп, несколько раз отсчитала, беззвучно шевеля губами, размер, вздохнула.
- Папа счастлив. И, как видите, очень рад вам.
- А вы рады? – Гейдрих передвинул предложенный ему стул и сел так, чтобы касаться ее спины – Ракель сбилась с ритма, остановилась меньше, чем на секунду, и продолжила играть с начала такта, наклоняясь к клавиатуре и разрывая неприятный ей контакт. Через пять или шесть тактов она тихо ответила:
- Да.
- Точно? – мужчина водил по ее спине пальцами, повторяя движение мелодии, Ракель пробрало ознобом, она передернула плечами и ответила еще тише, чем раньше:
- Да.
Она снова сбилась, почувствовав, как Гейдрих прислонился лбом к ее спине и ощутив его руки у себя на бедрах, попыталась вернуться к началу такта, сбилась опять, сняла руки с клавиатуры, медленно вдохнула и выдохнула и продолжила с начала музыкальной фразы.
- Ай-яй, - чуть слышно неодобрительно прошептал он, очень медленно перемещая руки выше, сминая ткань юбки. Наверное, в этом жесте была страсть, может быть, чувственность, но девушка не ощущала ничего, кроме обжигающего стыда.
Ноктюрн закончился, Ракель, не беря нового дыхания, начала играть Весенний вальс Шопена.
- Слишком… легко. Что-нибудь нежное и личное… - Гейдрих говорил еле уловимым шепотом, но ей казалось, что голос звучит прямо у нее в голове. Девушка старалась не замечать того, что происходит, не чувствовать, как он касается ее груди. Она доиграла фразу до конца, замерла на финальном аккорде и, подумав несколько секунд, перешла к плавному и немного грустному ноктюрну Чайковского. С первых тактов она словно растворилась в нем, действительно забыв о чем-то, кроме музыки.
- Хотите, чтобы это было так? – голос донесся издалека.
- Что? – с запозданием переспросила она.
- Это, - Гейдрих коснулся ее живота.
- Вы торопитесь, - отрешенно произнесла Ракель так, словно бы говорила о музыке, еле сдерживая подступающие слезы.
- Вы так считаете? – он уже откровенно обнимал ее.
- Да, - аккорд в конце фразы продлился на пару секунд дольше, чем нужно. Гейдрих коротко хрипло рассмеялся и, дотянувшись под ее рукой до клавиатуры, сыграл первый пассаж третьей части Лунной сонаты.
- Осилите такой напор?
Она бездумно подхватила мелодию. Вспомнилось, что когда-то ей рассказывали, что Лунная соната сложно играть не с технической точки зрения, в ней сложно правильно передать эмоции и воспроизвести интонации. То, что сейчас получалось у Ракель, напоминало что-то похоронное.
- Нет! Плохо! – Гейдрих резко рванул блузку у нее на груди, затрещала ткань, зацокали по полу мелкие жемчужные пуговки, девушка с испуганным всхлипом втянула воздух и, бросив фразу на середине, перешла к первой, сомнамбулической части.
- Как мне играть? – на выдохе прошептала она. Гейдрих схватил ее за запястье и вывернул его чуть ли не до хруста раньше, чем она успела договорить.
- Тупая тварь! Ты все испортила! – выкрикнул он негодующе, почти обиженно. Ракель вскрикнула и отчаянно попыталась высвободить руку. Ей было по-настоящему страшно.
Раздался стук в дверь и голос доктора Хандлозера:
- Рейчел, все в порядке?
Девушка захлебнулась рыданием, закусила губу почти до крови. Больше, чем вывернутое запястье, ей причиняло боль это непривычное обращение.
- Да, папа, все хорошо! – звенящим голосом выкрикнула она.
Гейдрих отпустил ее руки, встал так резко, что стул упал назад, мужчина пнул его ногой, сбросил с крышки инструмента несколько стопок нот. Ракель смотрела на разлетающиеся листы и не видела, но слышала, как он ломает о колено металлический концертный пюпитр. Гейдрих ударил ее штативом по спине.
- Ты, что, специально меня злишь?! – он ударил еще раз. На спине остались две горящие полосы, Ракель в глубоком шоке, зажмурившись, хватала ртом воздух и чувствовала, как боль вспыхивает, становится сильнее, а потом медленно уходит. Она покачала головой, услышала звон упавшего на пол прута, в следующую секунду мужчина прижал ее лицо к клавиатуре и с силой ударил кулаками по клавишам с двух сторон от него. Раздался оглушительный, кошмарный в своей дисгармонии звук. Она не сопротивлялась, безвольно упали вдоль тела руки.
- Фортепиано… Пожалуйста… - сама не понимая, что говорит, выдохнула Ракель.
- Фортепиано? Фортепиано! – следом за оглушительным криком на клавиатуру обрушилась рукоять пистолета, который Гейдрих сжимал в руке. Девушка всхлипнула.
Гейдрих выпрямился, поправил форму, откинул со лба челку уже ставшим привычным для нее жестом и, приложив ствол вальтера к переносице, заговорил, обращаясь к кому-то невидимому. – Стоп. Сейчас мы сядем и поговорим.
Ракель провела рукой по клавиатуре жестом, каким гладят человека, у которого что-то болит. Мужчина зло скомандовал:
- Сядь!
Она выпрямилась, повернулась на вертящемся стуле к нему, сложили руки на коленях. По лицу текли слезы и было нечем дышать. Гейдрих вернул в вертикальное положение упавший стул, сел напротив нее и потребовал:
- Хватит плакать!
- Я не нарочно. Не сердитесь, - Ракель захлебнулась новым всхлипом, нервно рассмеялась. Мужчина молча протянул ей носовой платок, она мелкими судорожными движениями стерла слезы с лица, посмотрела на него из-под мокрых склеившихся стрелками ресниц. – Спасибо.
- Положение у нас сложное, - он заговорил, жестикулируя, словно дирижируя пистолетом, который все еще держал в руке. – Вы никак не хотите меня понять!
- Я… очень хочу. Но у меня не получается, - она всхлипнула снова, больше всего боясь, что он снова также страшно ударит по клавишам, рваным движением запахнула на груди блузку, обхватила руками плечи.
- Так спрашивайте! Зачем еще человеку нужна речь? Вы ведь, несмотря на свое происхождение, умеете говорить и даже наделены разумом! Конечно, его недостаточно, чтобы проникать в суть вещей. Но вы должны смиренно просить помощи у тех, кто на это способен! – Гейдрих говорил так, будто объяснял ребенку задачу.
- Хорошо. Я буду спрашивать, - Ракель торопливо кивнула.
- Начинайте! – велел он.
- Что мне делать, чтобы вы не сердились? И чего не делать?
- Неправильно! – он без замаха ударил ее по лицу рукой с пистолетом, девушка взвизгнула, закрываясь ладонями, потом, словно вспомнив о чем-то, снова спрятал кисти рук подмышками. – Вы слишком эгоистичны! Вы думаете только о себе! – продолжал выговаривать ей Гейдрих. – А обо мне вы подумали? О том, что я для вас делаю?
- Да. Конечно, - глухо прошептала девушка, почувствовала, как из левой ноздри стекает капля крови, стерла ее тыльной стороной ладони и тут же вернула руки в прежнее положение. – Я очень вам благодарна.
- Нет! – от нового удара она уже не закричала, только с шипением втянула сквозь сжатые зубы воздух. – Это же неправда! Зачем ты так?
Всего на секунду Ракель показалось, что ее ложь действительно причиняет ему боль, что он вообще может что-то чувствовать, этого было достаточно, чтобы она закричала странным, незнакомым ей самой надтреснутым голосом:
- Потому что мне больно, когда вы меня бьете, и я не хочу, чтобы вы продолжали! Вы думаете, я от этого начну к вам хорошо относиться? Я боюсь за родителей и буду делать все, что вы скажите, но испытывать к вам теплые чувства не могу! – последние слова утонули в новом всхлипе, она облизнула губы, чувствуя вкус крови.
- Я, по-твоему, что, идиот?! – Гейдрих замахнулся снова, внезапно опустил руку и рассмеялся. – Да мне плевать на твои чувства, schatzi*! – он положил пистолет на колено и взял ее руки в свои. Ракель содрогнулась всем телом, ощущая подступающую к горлу тошноту.
- Тогда чего вы хотите? – слабым голосом спросила она. – Скажите. Я буду делать то, что вам нужно. Просто скажите, что.
- Браво! – он поднес ее руки к губам, поцеловал. – Ну, наконец-то прозвучал ключевой, самый главный вопрос! – Гейдрих бросил ее руки и снова взялся за пистолет, Ракель поняла, что не будет уже сопротивляться, даже если он решит застрелить ее, она смотрела на мужчину, едва различая его лицо из-за все не останавливавшихся слез. – Ответь сама, - потребовал он и после секундной паузы угрожающе добавил: - Ну, я жду.
Девушка поднялась со стула, пошатнулась и, возвращая себе равновесие, оперлась рукой о клавиатуру, клавиши под ее ладонью жалобно тренькнули. Она подумала, что вряд ли это уже могло повредить им, подошла, не понимая, зачем делает это, ближе к Гейдриху.
- Что, язык проглотила? – он смотрел выжидающе.
- Что мне сделать? – голос звучал апатично и ровно.
- Ответь мне уже на вопрос! – она вздрогнула, снова услышав в его голосе злость. – Нормально ответь!
Ракель смотрела в пол, чувствовала, как лицо и шею заливает краска стыда.
- Вы хотите… хотите, чтобы я… - она сглотнула, - играла для вас и спала с вами.
Гейдрих рассмеялся. Ракель почувствовала, что ее оставляют последние силу, она опустилась на пол, на лицо ей упали пряди растрепавшихся волос. Она чувствовала себя жалкой и очень слабой. Она смотрела на Гейдриха, а он продолжал смеяться, истерически, почти до слез. «Сумасшедший…» - мелькнула равнодушная мысль. Это было уже неважно.
Мужчина жестом велел ей переместиться ближе, Ракель, зажимая рукой ворот блузки, подползла к нему, уперлась коленями в носки сапог, замерла. Гейдрих, все еще посмеиваясь, погладил ее по голове, и почему-то это было правильно и как будто почти приятно, девушка дернула уголком губ, пытаясь улыбнуться.
- Нет, - он перестал смеяться так резко, что она вздрогнула. – Конечно, нет. Но откуда же тебе, дьявольское ты отродье, знать! Конечно же, ты не понимаешь. Но ты поймешь! Обязательно, - он взял ее за подбородок, аккуратно поднял к себе заплаканное лицо девушки.
- Объясните мне, пожалуйста, - она не лгала сейчас, действительно желая понять.
- Конечно, - Гейдрих серьезно кивнул. - Ты - зло. Но в тебе есть талант. Через тебя льется музыка! И эта музыка должна звучать во славу великой Германии! – объявил он торжественно. - Сейчас это невозможно, но я подготовлю тебя, научу. Я один могу и должен очистить тебя, чтобы ты могла послужить замыслу! – он опустился на колени рядом с Ракель, перешел на восторженный шепот. С безумными, горящими глазами Гейдрих гладил ее по волосам и плечам и продолжал говорить: - Конечно, ты не чувствуешь того, что происходит…
Девушка смотрела на него широко распахнутыми глазами. Все происходящее было настолько безумно и невероятно, что переставало восприниматься дикостью, она почти верила в то, что он говорил ей, начинала чувствовать и понимать, что он действительно прав.
Он резко опрокинул ее на спину, наваливаясь сверху и задирая юбку. Ракель, выйдя из оцепенения, забилась, словно в припадке, и дико закричала, но мужчина только сильнее придавил ее к полу.
- Я – венец творения, представитель совершенной расы! Как ты могла подумать, что меня! Может! Тянуть! К тебе?! – он говорил что-то еще, но она уже не слышала ничего, кроме своих криков. Кожи на внешней стороне левого бедра коснулся холодный металл, потом стало невыносимо больно, Ракель закричала громче, зажала себе рот рукой, впиваясь зубами в ребро ладони и не чувствуя этого, ощущая только, как сокращаются связки, выталкивая из горла все новые крики.
А потом вдруг стала спокойно и тепло, она с трудом, но все же осознала, что Гейдрих прижимает ее к себе, обнимает и качает, как укачивают маленьких детей.
- Ну-ну, не плачь, - донесся как через вату его ласковый голос. – Все будет хорошо. Ты должна через это пройти, - ее тело последний раз содрогнулась, она не плакала уже, только хрипло со всхлипами дышала. А Гейдрих все качал ее, Ракель огромным усилием подняла руку коснулась его груди и провалилась в темноту.
*дословно - маленькое сокровище (нем.)
- Марта, кофе с коньяком нашему гостю! – сразу за этим последовал вежливый стук в дверь, и непривычно ласковый, насквозь фальшивый голос отца произнес:
- Рейчел, детка, выйди к нам.
Ей было все понятно еще до того, как она открыла дверь и увидела Гейдриха, стоящего посреди гостиной с таким видом, будто это был его собственный кабинет. Мужчина по-хозяйски осматривался, самодовольно улыбаясь.
- Здравствуйте, герр Гейдрих. Я рада вас видеть. Простите, что не вышла к вам сразу - я занималась, - слова звучали холодно и неискренне, но она не могла заставить себя говорить иначе. Гейдрих, впрочем, улыбнулся, было видно, что ему приятно смотреть на нее, и Ракель передернуло от этого уверенного и удовлетворенного взгляда.
- А по вам не скажешь, что рады, - прокомментировал он, небрежно опираясь на спинку стоящего с ним рядом стула. Ракель краем глаза взглянула на родителей, отец, наклонившись к фрау Хелен, сидящей в кресле с все той же книгой Экзюпери в руках, тихо говорил ей что-то, потом взял под локоть, помогая подняться. – Я сегодня был вынужден бросить вас, - Гейдрих как-то по-особенному выделил голосом это «бросить», словно давая ей понять, что имеет ввиду не только тот факт, что ему пришлось покинуть кабинет, не окончив разговор, - и хотел бы продолжить сейчас. На чем мы остановились?
Один и тот же разговор, бесконечный, как кошмарный сон. В гостиную вошла Марта, бросила на Гейдриха быстрый взгляд, полный неприязни, поставила на стол чашечку со свежесваренным кофе и молча вернулась на кухню.
- Мы, кажется, остановились на Шопене. Перед тем, как вам пришлось меня бросить, - Ракель посмотрела ему в глаза. – Вам принесли кофе. Хотите выпить его здесь или пройдем к инструменту? – она очень устала и хотела как можно скорее покончить со всем этим.
- А я в вас не ошибся! – внезапно оживился Гейдрих, взял со стола чашку и, подойдя к ней вплотную, скомандовал: - Вперед!
Девушка бесцветно улыбнулась и толкнула дверь, пропуская мужчину вперед. Входя следом, она посмотрела на комнату, пытаясь представить, что он мог подумать, увидев все это, как вообще ее дом выглядит в его глазах? Маленькая комнаты была длинной и узкой, всего с одним закрытым шторами окном, перед которым стоял маленький письменный стол. Вдоль стен тянулись шкафы, забитые книгами по музыке и нотами, кажется, среди них было даже несколько оперных клавиров, подарки дяди Германа. Ноты были повсюду – стопка на верхней крышке фортепиано, два раскрытых сборника на подставке для нот, еще один – на стоящем рядом с инструментом пюпитре. Самая ее любимая комната в доме и, наверное, единственное место, где ее покидала тревога, вошедшая в жизнь девушки с того момента, как они переехали в Берлин. Ракель подошла к столу, выдвинула и поставила рядом с вертящимся фортепианным стулом деревянный стул с высокой спинкой.
- Садитесь, - обратилась она к Гейдриху, прохаживавшемуся по ее комнате. – Здесь не очень удобно принимать гостей, простите.
- Прощаю, - ее извинения были приняты им как что-то само собой разумеющееся. Мужчина остановился у шкафа, достал один сборник, пролистал, взял следующий. Наконец, он выбрал что-то, что ему понравилось, поставил ноты на подставку и молча провел пальцем по началу такта, прижимая ко лбу чашку с кофе так, как будто у него болела голова.
- Что вы выбрали? – Ракель подошла к инструменту, с интересом заглянула в ноты.
- Играйте уже! – прозвучал раздраженный ответ.
Девушка села за фортепиано; несколько секунд она просто смотрела в ноты, понимая, что произведение ей не знакомо, вздохнула и начала читать с листа.
- Что именно вы сказали герру доктору? – через какое-то время спросил ее Гейдрих лишенным интонаций голосом. Ракель продолжила играть, не поворачиваясь к нему, и с началом новой музыкальной фразы ответила, не задумываясь:
- Правду.
- И что же? – все тот же ровный тон.
- Он расстроился. Но он ведь все равно не сможет ничего изменить, правда? – она перелистнула страницу, на репризе ускорила темп, музыкальные интонации стали резче, ноктюрну Шопена они подходили плохо.
- А я думал, родители должны радоваться, если у их дочери появляется поклонник, - произнес Гейдрих серьезно и мечтательно, словно действительно думал так, и уже резче прокомментировал: - Торопитесь.
Ракель послушно замедлила темп, несколько раз отсчитала, беззвучно шевеля губами, размер, вздохнула.
- Папа счастлив. И, как видите, очень рад вам.
- А вы рады? – Гейдрих передвинул предложенный ему стул и сел так, чтобы касаться ее спины – Ракель сбилась с ритма, остановилась меньше, чем на секунду, и продолжила играть с начала такта, наклоняясь к клавиатуре и разрывая неприятный ей контакт. Через пять или шесть тактов она тихо ответила:
- Да.
- Точно? – мужчина водил по ее спине пальцами, повторяя движение мелодии, Ракель пробрало ознобом, она передернула плечами и ответила еще тише, чем раньше:
- Да.
Она снова сбилась, почувствовав, как Гейдрих прислонился лбом к ее спине и ощутив его руки у себя на бедрах, попыталась вернуться к началу такта, сбилась опять, сняла руки с клавиатуры, медленно вдохнула и выдохнула и продолжила с начала музыкальной фразы.
- Ай-яй, - чуть слышно неодобрительно прошептал он, очень медленно перемещая руки выше, сминая ткань юбки. Наверное, в этом жесте была страсть, может быть, чувственность, но девушка не ощущала ничего, кроме обжигающего стыда.
Ноктюрн закончился, Ракель, не беря нового дыхания, начала играть Весенний вальс Шопена.
- Слишком… легко. Что-нибудь нежное и личное… - Гейдрих говорил еле уловимым шепотом, но ей казалось, что голос звучит прямо у нее в голове. Девушка старалась не замечать того, что происходит, не чувствовать, как он касается ее груди. Она доиграла фразу до конца, замерла на финальном аккорде и, подумав несколько секунд, перешла к плавному и немного грустному ноктюрну Чайковского. С первых тактов она словно растворилась в нем, действительно забыв о чем-то, кроме музыки.
- Хотите, чтобы это было так? – голос донесся издалека.
- Что? – с запозданием переспросила она.
- Это, - Гейдрих коснулся ее живота.
- Вы торопитесь, - отрешенно произнесла Ракель так, словно бы говорила о музыке, еле сдерживая подступающие слезы.
- Вы так считаете? – он уже откровенно обнимал ее.
- Да, - аккорд в конце фразы продлился на пару секунд дольше, чем нужно. Гейдрих коротко хрипло рассмеялся и, дотянувшись под ее рукой до клавиатуры, сыграл первый пассаж третьей части Лунной сонаты.
- Осилите такой напор?
Она бездумно подхватила мелодию. Вспомнилось, что когда-то ей рассказывали, что Лунная соната сложно играть не с технической точки зрения, в ней сложно правильно передать эмоции и воспроизвести интонации. То, что сейчас получалось у Ракель, напоминало что-то похоронное.
- Нет! Плохо! – Гейдрих резко рванул блузку у нее на груди, затрещала ткань, зацокали по полу мелкие жемчужные пуговки, девушка с испуганным всхлипом втянула воздух и, бросив фразу на середине, перешла к первой, сомнамбулической части.
- Как мне играть? – на выдохе прошептала она. Гейдрих схватил ее за запястье и вывернул его чуть ли не до хруста раньше, чем она успела договорить.
- Тупая тварь! Ты все испортила! – выкрикнул он негодующе, почти обиженно. Ракель вскрикнула и отчаянно попыталась высвободить руку. Ей было по-настоящему страшно.
Раздался стук в дверь и голос доктора Хандлозера:
- Рейчел, все в порядке?
Девушка захлебнулась рыданием, закусила губу почти до крови. Больше, чем вывернутое запястье, ей причиняло боль это непривычное обращение.
- Да, папа, все хорошо! – звенящим голосом выкрикнула она.
Гейдрих отпустил ее руки, встал так резко, что стул упал назад, мужчина пнул его ногой, сбросил с крышки инструмента несколько стопок нот. Ракель смотрела на разлетающиеся листы и не видела, но слышала, как он ломает о колено металлический концертный пюпитр. Гейдрих ударил ее штативом по спине.
- Ты, что, специально меня злишь?! – он ударил еще раз. На спине остались две горящие полосы, Ракель в глубоком шоке, зажмурившись, хватала ртом воздух и чувствовала, как боль вспыхивает, становится сильнее, а потом медленно уходит. Она покачала головой, услышала звон упавшего на пол прута, в следующую секунду мужчина прижал ее лицо к клавиатуре и с силой ударил кулаками по клавишам с двух сторон от него. Раздался оглушительный, кошмарный в своей дисгармонии звук. Она не сопротивлялась, безвольно упали вдоль тела руки.
- Фортепиано… Пожалуйста… - сама не понимая, что говорит, выдохнула Ракель.
- Фортепиано? Фортепиано! – следом за оглушительным криком на клавиатуру обрушилась рукоять пистолета, который Гейдрих сжимал в руке. Девушка всхлипнула.
Гейдрих выпрямился, поправил форму, откинул со лба челку уже ставшим привычным для нее жестом и, приложив ствол вальтера к переносице, заговорил, обращаясь к кому-то невидимому. – Стоп. Сейчас мы сядем и поговорим.
Ракель провела рукой по клавиатуре жестом, каким гладят человека, у которого что-то болит. Мужчина зло скомандовал:
- Сядь!
Она выпрямилась, повернулась на вертящемся стуле к нему, сложили руки на коленях. По лицу текли слезы и было нечем дышать. Гейдрих вернул в вертикальное положение упавший стул, сел напротив нее и потребовал:
- Хватит плакать!
- Я не нарочно. Не сердитесь, - Ракель захлебнулась новым всхлипом, нервно рассмеялась. Мужчина молча протянул ей носовой платок, она мелкими судорожными движениями стерла слезы с лица, посмотрела на него из-под мокрых склеившихся стрелками ресниц. – Спасибо.
- Положение у нас сложное, - он заговорил, жестикулируя, словно дирижируя пистолетом, который все еще держал в руке. – Вы никак не хотите меня понять!
- Я… очень хочу. Но у меня не получается, - она всхлипнула снова, больше всего боясь, что он снова также страшно ударит по клавишам, рваным движением запахнула на груди блузку, обхватила руками плечи.
- Так спрашивайте! Зачем еще человеку нужна речь? Вы ведь, несмотря на свое происхождение, умеете говорить и даже наделены разумом! Конечно, его недостаточно, чтобы проникать в суть вещей. Но вы должны смиренно просить помощи у тех, кто на это способен! – Гейдрих говорил так, будто объяснял ребенку задачу.
- Хорошо. Я буду спрашивать, - Ракель торопливо кивнула.
- Начинайте! – велел он.
- Что мне делать, чтобы вы не сердились? И чего не делать?
- Неправильно! – он без замаха ударил ее по лицу рукой с пистолетом, девушка взвизгнула, закрываясь ладонями, потом, словно вспомнив о чем-то, снова спрятал кисти рук подмышками. – Вы слишком эгоистичны! Вы думаете только о себе! – продолжал выговаривать ей Гейдрих. – А обо мне вы подумали? О том, что я для вас делаю?
- Да. Конечно, - глухо прошептала девушка, почувствовала, как из левой ноздри стекает капля крови, стерла ее тыльной стороной ладони и тут же вернула руки в прежнее положение. – Я очень вам благодарна.
- Нет! – от нового удара она уже не закричала, только с шипением втянула сквозь сжатые зубы воздух. – Это же неправда! Зачем ты так?
Всего на секунду Ракель показалось, что ее ложь действительно причиняет ему боль, что он вообще может что-то чувствовать, этого было достаточно, чтобы она закричала странным, незнакомым ей самой надтреснутым голосом:
- Потому что мне больно, когда вы меня бьете, и я не хочу, чтобы вы продолжали! Вы думаете, я от этого начну к вам хорошо относиться? Я боюсь за родителей и буду делать все, что вы скажите, но испытывать к вам теплые чувства не могу! – последние слова утонули в новом всхлипе, она облизнула губы, чувствуя вкус крови.
- Я, по-твоему, что, идиот?! – Гейдрих замахнулся снова, внезапно опустил руку и рассмеялся. – Да мне плевать на твои чувства, schatzi*! – он положил пистолет на колено и взял ее руки в свои. Ракель содрогнулась всем телом, ощущая подступающую к горлу тошноту.
- Тогда чего вы хотите? – слабым голосом спросила она. – Скажите. Я буду делать то, что вам нужно. Просто скажите, что.
- Браво! – он поднес ее руки к губам, поцеловал. – Ну, наконец-то прозвучал ключевой, самый главный вопрос! – Гейдрих бросил ее руки и снова взялся за пистолет, Ракель поняла, что не будет уже сопротивляться, даже если он решит застрелить ее, она смотрела на мужчину, едва различая его лицо из-за все не останавливавшихся слез. – Ответь сама, - потребовал он и после секундной паузы угрожающе добавил: - Ну, я жду.
Девушка поднялась со стула, пошатнулась и, возвращая себе равновесие, оперлась рукой о клавиатуру, клавиши под ее ладонью жалобно тренькнули. Она подумала, что вряд ли это уже могло повредить им, подошла, не понимая, зачем делает это, ближе к Гейдриху.
- Что, язык проглотила? – он смотрел выжидающе.
- Что мне сделать? – голос звучал апатично и ровно.
- Ответь мне уже на вопрос! – она вздрогнула, снова услышав в его голосе злость. – Нормально ответь!
Ракель смотрела в пол, чувствовала, как лицо и шею заливает краска стыда.
- Вы хотите… хотите, чтобы я… - она сглотнула, - играла для вас и спала с вами.
Гейдрих рассмеялся. Ракель почувствовала, что ее оставляют последние силу, она опустилась на пол, на лицо ей упали пряди растрепавшихся волос. Она чувствовала себя жалкой и очень слабой. Она смотрела на Гейдриха, а он продолжал смеяться, истерически, почти до слез. «Сумасшедший…» - мелькнула равнодушная мысль. Это было уже неважно.
Мужчина жестом велел ей переместиться ближе, Ракель, зажимая рукой ворот блузки, подползла к нему, уперлась коленями в носки сапог, замерла. Гейдрих, все еще посмеиваясь, погладил ее по голове, и почему-то это было правильно и как будто почти приятно, девушка дернула уголком губ, пытаясь улыбнуться.
- Нет, - он перестал смеяться так резко, что она вздрогнула. – Конечно, нет. Но откуда же тебе, дьявольское ты отродье, знать! Конечно же, ты не понимаешь. Но ты поймешь! Обязательно, - он взял ее за подбородок, аккуратно поднял к себе заплаканное лицо девушки.
- Объясните мне, пожалуйста, - она не лгала сейчас, действительно желая понять.
- Конечно, - Гейдрих серьезно кивнул. - Ты - зло. Но в тебе есть талант. Через тебя льется музыка! И эта музыка должна звучать во славу великой Германии! – объявил он торжественно. - Сейчас это невозможно, но я подготовлю тебя, научу. Я один могу и должен очистить тебя, чтобы ты могла послужить замыслу! – он опустился на колени рядом с Ракель, перешел на восторженный шепот. С безумными, горящими глазами Гейдрих гладил ее по волосам и плечам и продолжал говорить: - Конечно, ты не чувствуешь того, что происходит…
Девушка смотрела на него широко распахнутыми глазами. Все происходящее было настолько безумно и невероятно, что переставало восприниматься дикостью, она почти верила в то, что он говорил ей, начинала чувствовать и понимать, что он действительно прав.
Он резко опрокинул ее на спину, наваливаясь сверху и задирая юбку. Ракель, выйдя из оцепенения, забилась, словно в припадке, и дико закричала, но мужчина только сильнее придавил ее к полу.
- Я – венец творения, представитель совершенной расы! Как ты могла подумать, что меня! Может! Тянуть! К тебе?! – он говорил что-то еще, но она уже не слышала ничего, кроме своих криков. Кожи на внешней стороне левого бедра коснулся холодный металл, потом стало невыносимо больно, Ракель закричала громче, зажала себе рот рукой, впиваясь зубами в ребро ладони и не чувствуя этого, ощущая только, как сокращаются связки, выталкивая из горла все новые крики.
А потом вдруг стала спокойно и тепло, она с трудом, но все же осознала, что Гейдрих прижимает ее к себе, обнимает и качает, как укачивают маленьких детей.
- Ну-ну, не плачь, - донесся как через вату его ласковый голос. – Все будет хорошо. Ты должна через это пройти, - ее тело последний раз содрогнулась, она не плакала уже, только хрипло со всхлипами дышала. А Гейдрих все качал ее, Ракель огромным усилием подняла руку коснулась его груди и провалилась в темноту.
*дословно - маленькое сокровище (нем.)
@темы: тексты
Мужчина по-хозяйски осматривался и самодовольно улыбался. Деепричастный оборот будет тут уместее чем перечисление
, отец, наклонившись к сидящей в кресле с все той же книгой Экзюпери в руках матери, - учитель йода...
как вообще ее дом выглядит в ее глазах — кто на ком стоял, простите? (С)
герру доктора? - эмн... затрудняюсь спросить о каком герре речь
ее лишенным интонаций голосом Гейдрих — переделать фразу надо бы
все тот же несчитываемый тон светской беседы. - чтооооо???
касаться ее спину - все татары кроме я
дальше хорошо
волной сводящего с ума страха. - моцарелла! Это белла суон
безвольно пали - пали на поле боя, пали преграды стекал, а ру нормальных людей уки опускаются!
жутким криком — как в демотиваторе — а теперь представь... жуткий крик нетопыря просто
из левой ноздри течет струйка крови — во первых, не надо таких подробностей, из ноздрей, а еще лучше просто из носа, во -вторых — не дай мерлин чтобыу тебя кровь из носа струйками текла!
картинка мутилась от все не останавливающихся слез — она продолжала пакать и слезы искажали картинку, было плохо видно сквозь слезы — переделай фразу
с всхлипами дышала. - со всхлипами
Да, вот так. Самая настоящая сцена из всего, что было.
ппкс. я ее больше всего любвю, Гейдрих тут такой
СильваГейдрих