...ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?
утроНадежда Ракель не встретить на кухне Марту, экономку, много лет жившую с семьей Хандлозеров, и вместе с этим няню девушки, занимавшуюся ей все то время, что ее мать была больна, то есть почти постоянно, не оправдалась.
- Ракель? Так рано? Что-то тебе не спится, - Марта стояла к дверям на кухню спиной и что-то резала большим ножом, пахло пряными травами и свежим хлебом. – Как прошел твой концерт вчера? Герр доктор сказал тебя не ждать… - женщина обернулась, с ее лица исчезла привычная добрая улыбка, с которой она всегда встречала свою любимую девочку. – Бог ты мой! Что это с тобой?
- Упала, - ответила Ракель, не придумав ничего более убедительного. – Ударилась неудачно. Дай мне, пожалуйста, лед или что-нибудь такое. Приложить.
- Сейчас что-нибудь найду, милая, - засуетилась женщина. – Что ж ты сразу не сообразила? Или устала вчера?
- Устала, да, - девушка села за кухонный стол, наблюдая, как Марта ищет что-то в морозильном отделение высокого холодильного шкафа, стоящего в дальнем конце просторной кухни. Через минуту женщина протянула ей что-то очень холодное наощупь, завернутое в тонкое хлопчатобумажное кухонное полотенце, Ракель прижала это к правой щеке и прикрыла глаза. Сон, резко оборвавшийся в начале седьмого утра, когда она проснулась, теперь возвращался, от тепла кухни, привычных звуков и запахов становилось спокойно и уютно. Она почти задремала, когда на кухню вошел ее отец.
- Доброе утро, Марта…
- Доброе-доброе, герр доктор, - отозвалась женщина. – Завтрак будет через полчаса. Что-то вы все сегодня рано.
Пока Марта отвечала, доктор Хандлозер заметил сидящую за столом Ракель, девушка увидела, как изменилось выражение его лица, став напряженным и словно бы напуганным.
– А, вот ты где. Я думал, ты еще спишь.
- Не сплю. Доброе утро, папа.
- Нам, наверное, нужно поговорить с тобой, Ракель, - его голос звучал неуверенно.
- Как скажешь, папа, - она попробовала улыбнуться, но вместо этого поморщилась, несмотря на приложенный лед, место удара все еще неприятно ныло. Ей не хотелось разговаривать с отцом, она отлично знала, что он не поверит истории про неудачное падение и прекрасно проведенный в обществе господина обергруппенфюрера вечер, знала, что придется обо всем рассказать. Как-то похоже она чувствовала себя в четырнадцать лет, когда первый и последний раз в компании одноклассников пробовала курить. Фридрих, отличник и пример для подражания, мальчик из именитой австрийской семьи, тогда взял из портсигара отца две пахнущие сладко вишнями и остро, неприятно табаков скрученные из табачных листов сигариллы. После занятий они компанией в пять человек, которой всегда вместе возвращались домой, сидели в их любимой кондитерской, Фридрих достал сигариллы и выложил на стол, как будто это было настоящее сокровище, потом они пошли в соседний двор, где юноша поджег сигариллу. Ракель тогда поднесла дымящуюся палочку к губам всего один раз, отчаянно закашлялась и чуть не уронила ее, но въедливый, чужой запах остался на одежде и на пальцах, и как-то так вышло, что, когда она пришла домой, отец сразу почувствовал его. Ей никогда не говорили о том, что курить нельзя, но в тот момент, когда он задал ей вопрос, она сама вдруг очень отчетливо поняла, что то, что она делала, было нехорошо и стыдно.
- Пойдем в гостиную? – предложил доктор Хандлозер. – Твоя мать еще спит, мы сможем поговорить спокойно.
- Да, конечно.
Когда они вместе выходили с кухни, Марта не сказала ничего, но Ракель заметила, как встревоженно женщина смотрит им вслед. Ей предстоял не один неприятный разговор сегодня, поняла она и тяжело вздохнула.
В гостиной девушка села на один из шести венских стульев, стоящих вокруг овального стола в центре комнаты, ее отец сел напротив, и несколько секунд они смотрели, он – на нее, она – в лакированную поверхность стола.
- Итак, что же вчера произошло? – наконец спросил доктор.
- Ничего.
- Не лги мне, Ракель!
- Ничего, - упрямо повторила она, не поднимая глаз.
- На тебе лица не было вчера, когда ты вернулась… когда он тебя привел! И еще этот синяк. Я должен поверить чему? Что ты споткнулась на крыльце консерватории?
- Папа, не кричи, пожалуйста, - Ракель все-таки посмотрела на него, в ее глазах стояли слезы, хотя после того, как она долго ревела утром в ванной, ей казалось, что их уже не осталось. – Почему просто нельзя оставить меня в покое?
- Потому что это касается не только тебя, это касается всех нас, всей нашей семьи. И не в последнюю очередь твоей матери! Ты хоть представляешь, к чему может привести твоя глупость?
- Моя глупость? – ей показалось, что она ослышалась.
- Как ты вообще могла согласиться куда-то поехать с Гейдрихом?
Ракель молчала, снова глядя вниз, теребила пальцами манжет блузки и думала, что не знает ответа на этот вопрос и не знает, как объяснить, что вчера вечером, когда он смотрел на нее странным, непонятным ей взглядом, она просто не нашла бы в себе сил и смелости отказаться. Именно потому, что это касалось не только ее.
- Ракель, девочка, - доктор Хандлозер сменил тон, - я понимаю, что тебе неприятно обо всем этом говорить, но будет действительно лучше, если ты все мне расскажешь. Я попробую поговорить с Германом, если Гейдрих повел себя в отношении тебя как-то…
- Ты отлично видишь, папа, как он повел себя в отношении меня! – резко перебила она, поворачиваясь к отцу правой стороной лица. – Что мне еще тут нужно сказать? Этого разве недостаточно? - Теперь настала очередь доктора растерянно молчать. Ракель медленно выдохнула весь воздух, который был у нее в легких, чтобы не расплакаться, и заговорила снова, уже спокойнее. – Он пришел за кулисы после концерта, пригласил меня на ужин, потом я позвонила тебе, мы поехали в ресторан. До какого-то момента все было хорошо… - она прервалась, чтобы набрать воздуха, облизнула губы; напускное спокойствие улетучивалось с каждым словом, девушка не знала, как сможет сказать о самом важном. – Потом он заговорил о том, что я… что моя мать… что таким, как мы, нет места в Рейхе. Говорил, что я должна быть благодарна, потому что он ценит и понимает мой талант, - она снова замолчала, поняла, что упустила в своем коротком рассказе основной его эпизод. – Еще я вылила ему в лицо стакан воды.
- Ты сделала – что?! – изумленно переспросил доктор.
- Я… я удивилась. И возмутилась. Со мной так никогда не говорили… И он был пьян… - пустилась в сбивчивые объяснения Ракель. – Я думала, это поможет. Но стало только хуже, - обреченно закончила она.
- Господи… - выдохнул ее отец.
- Это ужасно, да? – робко спросила девушка.
- Я не знаю, девочка. Я мало что знаю о Гейдрихе. Он – в прошлом протеже рейхсфюрера, а сейчас как будто уже самостоятельная единица. Я всегда старался держаться как можно дальше от политики.
- Поэтому мы переехали в Берлин… - вырвалось у Ракель.
- Мы переехали в Берлин, потому что здесь Герман и потому что мне предложили место в университете, - терпеливо пояснил доктор, но по тону голоса чувствовалось, что ему неприятны слова дочери.
- Но ведь год назад все это уже было. Эти – как их там? – Мюнхенские законы*… И если ты думал, что дядя Герман поможет нам, то почему сейчас это не так? Что изменилось, папа?
- Многое… - задумчиво, словно уже не слушая Ракель и думая о своем, ответил герр Хандлозер. – Ты поедешь сегодня в три в РСХА.
- А разве у меня есть выбор? – криво улыбнулась девушка.
- Я не задаю вопрос, Ракель. Будь умницей, не зли Гейдриха, а я попробую как-нибудь решить эту проблему. Все будет хорошо, ты слышишь меня?
- Да, - она кивнула и внезапно отчетливо поняла, что не верит отцу. – Я скажу Марте, чтобы накрывала завтрак? – спросила она, уже вставая со стула. – Это ведь все, о чем ты хотел поговорить со мной?
- Да, девочка, это все.
*Ракель ошибается в названии. Имеются ввиду Нюрнбергские расовые законы. ru.wikipedia.org/wiki/%CD%FE%F0%ED%E1%E5%F0%E3%...
- Ракель? Так рано? Что-то тебе не спится, - Марта стояла к дверям на кухню спиной и что-то резала большим ножом, пахло пряными травами и свежим хлебом. – Как прошел твой концерт вчера? Герр доктор сказал тебя не ждать… - женщина обернулась, с ее лица исчезла привычная добрая улыбка, с которой она всегда встречала свою любимую девочку. – Бог ты мой! Что это с тобой?
- Упала, - ответила Ракель, не придумав ничего более убедительного. – Ударилась неудачно. Дай мне, пожалуйста, лед или что-нибудь такое. Приложить.
- Сейчас что-нибудь найду, милая, - засуетилась женщина. – Что ж ты сразу не сообразила? Или устала вчера?
- Устала, да, - девушка села за кухонный стол, наблюдая, как Марта ищет что-то в морозильном отделение высокого холодильного шкафа, стоящего в дальнем конце просторной кухни. Через минуту женщина протянула ей что-то очень холодное наощупь, завернутое в тонкое хлопчатобумажное кухонное полотенце, Ракель прижала это к правой щеке и прикрыла глаза. Сон, резко оборвавшийся в начале седьмого утра, когда она проснулась, теперь возвращался, от тепла кухни, привычных звуков и запахов становилось спокойно и уютно. Она почти задремала, когда на кухню вошел ее отец.
- Доброе утро, Марта…
- Доброе-доброе, герр доктор, - отозвалась женщина. – Завтрак будет через полчаса. Что-то вы все сегодня рано.
Пока Марта отвечала, доктор Хандлозер заметил сидящую за столом Ракель, девушка увидела, как изменилось выражение его лица, став напряженным и словно бы напуганным.
– А, вот ты где. Я думал, ты еще спишь.
- Не сплю. Доброе утро, папа.
- Нам, наверное, нужно поговорить с тобой, Ракель, - его голос звучал неуверенно.
- Как скажешь, папа, - она попробовала улыбнуться, но вместо этого поморщилась, несмотря на приложенный лед, место удара все еще неприятно ныло. Ей не хотелось разговаривать с отцом, она отлично знала, что он не поверит истории про неудачное падение и прекрасно проведенный в обществе господина обергруппенфюрера вечер, знала, что придется обо всем рассказать. Как-то похоже она чувствовала себя в четырнадцать лет, когда первый и последний раз в компании одноклассников пробовала курить. Фридрих, отличник и пример для подражания, мальчик из именитой австрийской семьи, тогда взял из портсигара отца две пахнущие сладко вишнями и остро, неприятно табаков скрученные из табачных листов сигариллы. После занятий они компанией в пять человек, которой всегда вместе возвращались домой, сидели в их любимой кондитерской, Фридрих достал сигариллы и выложил на стол, как будто это было настоящее сокровище, потом они пошли в соседний двор, где юноша поджег сигариллу. Ракель тогда поднесла дымящуюся палочку к губам всего один раз, отчаянно закашлялась и чуть не уронила ее, но въедливый, чужой запах остался на одежде и на пальцах, и как-то так вышло, что, когда она пришла домой, отец сразу почувствовал его. Ей никогда не говорили о том, что курить нельзя, но в тот момент, когда он задал ей вопрос, она сама вдруг очень отчетливо поняла, что то, что она делала, было нехорошо и стыдно.
- Пойдем в гостиную? – предложил доктор Хандлозер. – Твоя мать еще спит, мы сможем поговорить спокойно.
- Да, конечно.
Когда они вместе выходили с кухни, Марта не сказала ничего, но Ракель заметила, как встревоженно женщина смотрит им вслед. Ей предстоял не один неприятный разговор сегодня, поняла она и тяжело вздохнула.
В гостиной девушка села на один из шести венских стульев, стоящих вокруг овального стола в центре комнаты, ее отец сел напротив, и несколько секунд они смотрели, он – на нее, она – в лакированную поверхность стола.
- Итак, что же вчера произошло? – наконец спросил доктор.
- Ничего.
- Не лги мне, Ракель!
- Ничего, - упрямо повторила она, не поднимая глаз.
- На тебе лица не было вчера, когда ты вернулась… когда он тебя привел! И еще этот синяк. Я должен поверить чему? Что ты споткнулась на крыльце консерватории?
- Папа, не кричи, пожалуйста, - Ракель все-таки посмотрела на него, в ее глазах стояли слезы, хотя после того, как она долго ревела утром в ванной, ей казалось, что их уже не осталось. – Почему просто нельзя оставить меня в покое?
- Потому что это касается не только тебя, это касается всех нас, всей нашей семьи. И не в последнюю очередь твоей матери! Ты хоть представляешь, к чему может привести твоя глупость?
- Моя глупость? – ей показалось, что она ослышалась.
- Как ты вообще могла согласиться куда-то поехать с Гейдрихом?
Ракель молчала, снова глядя вниз, теребила пальцами манжет блузки и думала, что не знает ответа на этот вопрос и не знает, как объяснить, что вчера вечером, когда он смотрел на нее странным, непонятным ей взглядом, она просто не нашла бы в себе сил и смелости отказаться. Именно потому, что это касалось не только ее.
- Ракель, девочка, - доктор Хандлозер сменил тон, - я понимаю, что тебе неприятно обо всем этом говорить, но будет действительно лучше, если ты все мне расскажешь. Я попробую поговорить с Германом, если Гейдрих повел себя в отношении тебя как-то…
- Ты отлично видишь, папа, как он повел себя в отношении меня! – резко перебила она, поворачиваясь к отцу правой стороной лица. – Что мне еще тут нужно сказать? Этого разве недостаточно? - Теперь настала очередь доктора растерянно молчать. Ракель медленно выдохнула весь воздух, который был у нее в легких, чтобы не расплакаться, и заговорила снова, уже спокойнее. – Он пришел за кулисы после концерта, пригласил меня на ужин, потом я позвонила тебе, мы поехали в ресторан. До какого-то момента все было хорошо… - она прервалась, чтобы набрать воздуха, облизнула губы; напускное спокойствие улетучивалось с каждым словом, девушка не знала, как сможет сказать о самом важном. – Потом он заговорил о том, что я… что моя мать… что таким, как мы, нет места в Рейхе. Говорил, что я должна быть благодарна, потому что он ценит и понимает мой талант, - она снова замолчала, поняла, что упустила в своем коротком рассказе основной его эпизод. – Еще я вылила ему в лицо стакан воды.
- Ты сделала – что?! – изумленно переспросил доктор.
- Я… я удивилась. И возмутилась. Со мной так никогда не говорили… И он был пьян… - пустилась в сбивчивые объяснения Ракель. – Я думала, это поможет. Но стало только хуже, - обреченно закончила она.
- Господи… - выдохнул ее отец.
- Это ужасно, да? – робко спросила девушка.
- Я не знаю, девочка. Я мало что знаю о Гейдрихе. Он – в прошлом протеже рейхсфюрера, а сейчас как будто уже самостоятельная единица. Я всегда старался держаться как можно дальше от политики.
- Поэтому мы переехали в Берлин… - вырвалось у Ракель.
- Мы переехали в Берлин, потому что здесь Герман и потому что мне предложили место в университете, - терпеливо пояснил доктор, но по тону голоса чувствовалось, что ему неприятны слова дочери.
- Но ведь год назад все это уже было. Эти – как их там? – Мюнхенские законы*… И если ты думал, что дядя Герман поможет нам, то почему сейчас это не так? Что изменилось, папа?
- Многое… - задумчиво, словно уже не слушая Ракель и думая о своем, ответил герр Хандлозер. – Ты поедешь сегодня в три в РСХА.
- А разве у меня есть выбор? – криво улыбнулась девушка.
- Я не задаю вопрос, Ракель. Будь умницей, не зли Гейдриха, а я попробую как-нибудь решить эту проблему. Все будет хорошо, ты слышишь меня?
- Да, - она кивнула и внезапно отчетливо поняла, что не верит отцу. – Я скажу Марте, чтобы накрывала завтрак? – спросила она, уже вставая со стула. – Это ведь все, о чем ты хотел поговорить со мной?
- Да, девочка, это все.
*Ракель ошибается в названии. Имеются ввиду Нюрнбергские расовые законы. ru.wikipedia.org/wiki/%CD%FE%F0%ED%E1%E5%F0%E3%...
@темы: тексты
А как он представляет себе вариант отказаться?