странная фигня по мотивам киндрет и японского быта- У тебя сегодня репетиция.
Юки ничего не отвечает звучащему в трубке укоризненному и встревоженному голосу Тоширо, своего менеджера и по совместительству помощника Александра Фэриартос. Просто сбрасывает звонок и швыряет телефон куда-то, недовольно поморщившись на острый стук разлетевшегося пластика о светлый кафель пола. Какая уж тут репетиция… От одной мысли о том, чтобы слышать музыку или того хуже воспроизводить ее всем собой (а как иначе) передергивало. Еще хуже становилось, когда он пытался подумать о танцах – тело, отличавшееся, как оказалось хорошей памятью и чуткой восприимчивостью, охотно тенями ощущений напоминало, где и что ему сжимали и выворачивали во время последнего «выступления» перед Миклошем. Юки думал, что выговорить вслух или произнести про себя это имя он никогда не сможет и не захочет, но во всем произошедшем было настолько много настоящего, что именовать существо, сделавшее с тобой такое, какими-то общими фразами или выстраивающими дистанцию словами не получилось. Злые определения «сумасшедший ублюдок», «больной маньяк», «клыкастый урод» и им подобные сменились чуждым по звучанию даже для привыкшего общаться с европейцами Юки именем. Ми-куро-си – вставал перед глазами делавший колючее слово чуть более понятным набор иероглифов, аккуратно выведенных черным по ослепительно белому фону под веками – сущность-черный-смерть, слишком сильные слова, от которых передергивает, потому что очень уж это все похоже на правду. Слишком много страха и слишком много соблазна, о котором Юки просто старается не думать. Постижение непостижного и запретного чаще всего заканчивается для людей этим самым «си», обыденной, неприятной и очень откровенной смертью. Кажется, что в этом что-то есть, а потом понимаешь – мясо, кровь, сломанные кости и отчаянное желание жить, вот и все, что можно вынести из попыток познать боль. Или еще вот так: плоть-черный-честный. Очень честным становишься перед собой и перед другими, когда с тобой происходит то, что происходило. Удивительно верный и надежный способ понять, что хочешь на самом деле, и оценить то, что имеешь. Чуть больше цинизма – и Юки бы с удовольствием порекомендовал это всем, мающимся бездельем и невозможностью найти себя, свой путь и что там обычно все ищут, когда начинают ныть о том, что жизнь сложна и несправедлива? Можно было до бесконечности играть в эту игру, перебирая слоги и смыслы, ища то самое сочетание, которое полнее и ярче всего выразит то, насколько много для Юки было в чужом имени сейчас. А еще можно было просто взять и не думать о Миклоше. Если бы просто…
От монотонных, напоминавших заевшую пластинку, по которой со скрежетом царапает на одном и том же месте игла, размышлений Юки оторвал звонок в дверь. Сколько времени прошло с короткого телефонного разговора и ставшей таким частым явлением за последние недели смерти телефона? Час, наверное… Или больше. Или меньше. Какая разница? Открывать дверь Юки все равно не собирался. Хотя бы потому что знал – если кому-то будет очень надо, сами откроют.
То, что то ли у Тоширо, то ли у Александра есть ключи, он с неприязнью осознал в тот день, когда, вырубившись окончательно на полу в номере отеля, пришел в себя на собственном диване, бережно укутанный любимым пледом. Жалюзи были опущены, свет через них не пробивался, а, значит, был вечер или ночь, в комнате горела только тусклая настольная лампа-ночник, ничего не болело. Последний факт Юки осознал не сразу, вернее, не сразу удивился ему – привык все-таки за восемнадцать лет жизни, что обычно у него болят разве что мышцы после особенно активных занятий или репетиций. По каплям возвращалась память о недавней насыщенной событиями и ощущениями ночи, с ней вместе приходил ужас от того, что отсутствие боли должно значить либо полный паралич, либо уже вообще смерть. Последняя догадка даже оказалась недалека от истины.
- Так я теперь такой же, как вы? – рассматривая в зеркале свое слишком красивое теперь отражение без единого следа того, что делал с ним Миклош, спросил Юки Александра, стоявшего в двух шагах у него за спиной.
- Да, - бессмертный вампир выглядел подавленным и смущенным. – У меня не было выбора, прости.
- Можно было дать мне умереть.
- Мне жаль было бы потерять тебя, мой мальчик. Тебя и твой талант.
- Не думаю, что теперь из меня что-то получится, - Юки говорил, не задумываясь, чувствуя всем собой, что это правда. Все, что было, чем он мог петь, писать и говорить с миром, вытекло и было вырвано из него в комнате, глядящей на Токио огромным стеклянным глазом. Может, где-то там и осталось валяться на полу, закатившись под стол вместе с кусочками льда.
- Тебе просто нужно отдохнуть и забыть обо всем.
- Забыть? – Юки резко всем собой развернулся к Александру, темные глаза сверкнули злостью такой силы, которой раньше в нем просто не было. – Отличный совет. Непременно им воспользуюсь.
Он оттолкнул вампира плечом и вернулся в комнату, скинул на пол плед, упал на диван и замер, глядя в потолок. Пустота в голове, где все мысли стер накативший волной приступ ярости, была приятной. Но, к сожалению, продолжалось это недолго. С этого момента избавиться от Миклоша, заполнившего собой все то, где раньше были стихи и музыка, Юки удавалось разве что на пару минут, когда он в приступах бессильной злобы швырял в стены какие-нибудь нравившееся ему раньше вещи или рвал исписанные текстами листы бумаги.
Звонок в дверь повторяется несколько раз. Юки лежит на диване в ставшей привычно за две недели позе, закинув руки за голову, смотрит на дверной проем и ждет продолжения. В замке поворачивается ключ. Ему так и не удалось решить для себя, является ли такое вторжение в его личное пространство бестактностью и нежеланием считаться с его желаниями или заботой со стороны Александра. Юки не впустил его ни разу, но Маэстро, как положено теперь было его называть, приходил каждый вечер, терпеливо звонил, ждал какое-то время, а потом открывал дверь сам.