разрозненноеВ жизни Альгирдаса было мало неудобств: сын Старейшего, он не знал отказа почти ни в чем. Красивая одежда, еда в избытке, горячая вода (дом Старейшего был выстроен на теплых источниках и к нему примыкала просторная купальня). Паук никогда не обращал внимания на все эти мелочи, считая их само собой разумеющимися.
Асгерд быстро научил его ценить их.
Ощущать теплую воду, обнимающую уставшее тело и обещающую хотя бы недолгий покой, было приятно. Паук закрыл глаза, отпуская на какое-то время все мысли. Неприятно щипало не зажившие до конца рубцы от плети на спине, но на это можно было не обращать внимания.
Асгерд вошел неслышно. Иногда он напоминал Пауку змею, холодную, терпеливую и жестокую, медленно сдавливающую вокруг жертвы кольца сильного тела.
Альгирдас открыл глаза и вздрогнул, наткнувшись на устремленный на него внимательный и спокойный взгляд.
"Что ты здесь делаешь?.." - вопрос так и остался промелькнувшей в глазах Паука тенью. Он чуть слышно вздохнул и потянулся к миске с золой, которой мыл волосы за неимением привычного мыла и масел. Право на одиночество (или даже уединение) когда-то было, пожалуй, одним из самых важных для Альгирдаса. Сейчас горячая вода была дороже.
Зеркало попалось на глаза случайно, в одном из странных домов, куда они пришли. Не зеркало даже, просто отполированная тарелка. Кажется теперь уже мертвая хозяйка дома ворожила на ней. Пауку стало интересно - последние два года он не думал о том, как выглядит и во что одет. Знал, что отросли волосы. Теперь узнал еще, что страшно похудел, превратившись почти в тень себя, и как будто постарел. Подумалось, что хотелось бы измениться так, чтобы его невозможно было узнать. Перевернул тарелку вверх закопченным черным дном и пошел во двор пользоваться не отнятой пока возможностью тренироваться с мечом.
Когда Паук проснулся первый раз, ощущая чье-то спокойное тепло рядом и переплетенные пальцы, он подумал, что сейчас все, что было, окажется сном, просто долгим кошмарным сном. Увы.
В Асгерде было что-то, к чему его несознательно тянуло. То ли слишком много магии перетекало из одного в другого все это время, то ли все-таки работало проклятое предначертание, о котором Паук уже слышать больше не мог. Он наказывал себя за каждый момент покоя рядом с этим человеком, хотя хорошо знал, что наказания ему не помогут. Только раз за разом напоминал себе, что этот покой будет хуже смерти - и снова, в ущерб себе, делал какую-нибудь глупость, дерзко отвечал на вопрос или отказывался исполнять приказ. Было больно. Боль возвращала к действительности.
Самым сложным (на что ушла еще тысяча с небольшим лет) было понять, как в одном человеке могут уживаться мудрость и настолько безумная жестокость.