еще продолжениеУ нее за спиной он вытер воду с лица, швырнул намокшую салфетку на скатерть, поднялся в полный рост и громко скомандовал:
- Сядь! – ударив при этом кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда. Ракель вздрогнула, но даже не обернулась, продолжая идти к дверям.
У самой двери ее буквально поймал за руку Эрих. На лице молодого человека цвела все та же полная радушия и дружелюбия улыбка, он негромко произнес, наклонившись к уху девушки.
- Настоятельно советую вам вернуться и делать, что говорят, фройляйн. Если, конечно, вы не хотите ровно через сорок минут оказаться в Четвертом управлении вместе с вашей семьей.
Ракель отдернула руку, как будто прикосновение обожгло ее, поверх плеча Эриха смерила Гейдриха долгим то ли презрительным, то ли удивленным, но не испуганным взглядом, отстранила молодого человека и медленно, как если бы шла по сцене к инструменту, прошла к столу, села на стул, плавным движением сложила руки на коленях, демонстративно растянула губы в насквозь фальшивой улыбке и только тогда посмотрела снова на Гейдриха.
- Прошу прощения, я повела себя несдержанно.
- Спасибо, Эрих, - сердечно поблагодарил молодого офицера мужчина. – Что бы я без тебя делал, - он широко улыбнулся и отсалютовал бокалам окружающим, будто говоря, что инцидент исчерпан, бывает и не такое, все немного погорячились. Люди, улыбнувшись в ответ, отворачивались от них, замерший на какое-то мгновение гул голосов в зале возобновляется, а Гейдрих повернулся к Ракель.
- Вот так лучше. Посмотри на всех этих людей. Внимательно посмотри, еврейская дрянь, - она послушно, как кукла обернулась, обвела зал взглядом и снова посмотрела на него. В этот момент Ракель не чувствовала страха, только искреннее негодование и злость. Хотелось ударить сидящего напротив мужчину по лицу, высказать ему… Но угроза, высказанная шепотом минуту назад, даже не казалась, а была слишком реальной, и Ракель молчала и натянуто улыбалась.
- Ты можешь сколько угодно играть в обиженную и полную достоинства невинность, - продолжал говорить Гейдрих, - причислять себя к классу элиты, но для всех этих людей ты – грязь. Нет, даже хуже, - поправил он сам себя после короткой паузы. - Грязь - это что-то ценное, это земля, а ты и сука, что тебя породила, и твой папаша... Вы – бумажная волокита, не более, чем закорючка в досье на Геринга, и стоите вы не дороже, чем капля чернил, которыми эта закорючка сделана. И единственная причина, по которой вы все еще живете и тешите себя надеждой на то, что жизнь ваша и дальше будет прекрасна, пока вы паразитируете на теле Великой Германии, - так это то, что еще не время пускать вас в ход. Но как только Геринг ошибется - за вами придут.
Ракель слушала все эту странную, безумную речь и не верила, что это происходит с ней на самом деле. Такие разговоры ведут отрицательные герои в книгах, прежде чем разразиться инфернальным смехом. Люди не говорят о таком. Пока она убеждала себя, что вот сейчас все закончится и она проснется, Гейдрих, дотянувшись через стол, взял ее за руку, долго рассматривал тонкие пальцы с коротко обрезанными ногтями, потом поднес к губам и нежно, с трепетом поцеловал. Ракель вздрогнула. Если это и был сон, то сейчас она должна была проснуться, но нет…
- Зачем я все это тебе говорю? – продолжил мужчина, все еще держа ее руку в своих и глядя ей прямо в глаза. - Потому что они, - он кивнул в зал, - не понимают. Они не видят того, что вижу я, - Ракель поняла, что дрожит. Неожиданная смена тона, странный блеск до того ледяных серых глаз, странные слова. Это уже пугало по-настоящему. - Ты - так же, как великий Чайковский - сокровище. Ты - ошибка, чудесное преображение грязной жидовской крови. И твоя музыка должна жить. А мой долг ценителя - сохранить тебя. Спасти от невежд и бюрократов, душа моя, - девушка подавила судорожный всхлип, только вздрогнула снова. Гейдрих отпустил ее руку, которую она тут же спрятала на коленях, накрывая другой, нетронутой, рукой, и мягким укоризненным тоном закончил: - Не я тебе, а ты мне должна руки целовать, а ты мне хамишь. Ай-яй-яй!
Ракель по-прежнему улыбалась, но злость и вызов в глазах сменились теперь откровенным ужасом. «Он сумасшедший!» - подумала девушка и тихо произнесла вслух:
- Я прошу у вас прощения.
- Полно. Теперь-то мы друг друга поняли и недоразумений больше не будет, так? – Гейдрих улыбнулся ей.
- Я могу только надеяться на это, - почти прошептала она, неотрывно глядя в глаза мужчине, чувствуя, что если отведет взгляд, случится что-то непоправимое. «Уже случилось…» - неприятно шептал внутренний голос, но она старалась не слушать.
- Еще бы! – мужчина громко, от души рассмеялся и жестом показал официантам, что можно убирать со стола, пока они суетились, меняя залитую водой скатерть и ставя на сто десерт и кофе, он с интересом и видимым удовольствием рассматривал замершую напротив него девушку.
- А теперь, расскажи мне наконец о себе. На чем мы там закончили? – перестал смеяться он резко и неожиданно, взял у официанта полную рюмку с коньяком, откинулся на спинку стула и приготовился слушать.
- Мы остановились на... композиторах, - из уголка глаз Ракель по щеке сбежала слезинка, девушка часто заморгала. - Рассказать вам о книгах? Или о том, как прошло мое детство? О том, какую концертную программу я сейчас готовлю? – голос предательски звенел, как расстроенные струны, она не хотела говорить сейчас, но он хотел слушать.
- Да, отлично, рассказывай, - Гейдрих как будто уже и не слушал ее. – Мы никуда не торопимся, - он пригубил коньяк.
- Я много читаю по истории музыки - не только для учебы, просто из интереса тоже. Люблю поэзию - Шиллера, Гете. Пьесы чаще смотрю в театре, чем читаю. Не люблю современные романы, почти все они слишком неглубокие и простые. В детстве мне нравились сказки братьев Гримм. Особенно сказка о Белоснежке. Мы с родителями много времени проводили в Италии, Особенно зимой. Там климат лучше. Я ходила в итальянскую оперу. В какой-то момент увлекалась комедией дель арте, читала о том, как это выглядело раньше, - короткие рваные предложения, прерываемые частыми судорожными вздохами, напомнили ей звук рассыпающегося по столу гороха, Ракель нервно хихикнула, тут же зажала себе рот ладонью. Гейдрих, все это время молча и внимательно смотревший на нее, налил во вторую рюмку коньяк и, не говоря ни слова, придвинул рюмку к ней. Девушка на секунду замолчала, посмотрела на янтарного цвета жидкость, так красиво преломляющую свет в хрустале, покачала головой и продолжила говорить – еще более рвано и быстро:
- На Рождество будет концерт. В консерватории. Отчетный концерт. Мы еще не определились до конца с программой. Я хочу играть Чайковского. Первый концерт. И обязательно что-нибудь из Бетховена. Говорят, Лунная соната – это банально, но я очень ее люблю.
- Бетховен - это прекрасно, - прокомментировал Гейдрих. Пока она говорила, он подозвал метрдотеля, что-то тихо сказал ему и вложил в руку пачку купюр.
- Вы любите Бетховена? – у Ракель страшно кружилась голова. Она подумала, что, может быть, коньяк – это не такая уж и плохая мысль, тут же одернула себя, в таком состоянии она или уснула бы или начала плакать. – Это чудесно, - слова уже срывались с губ сами, бездумно. – Может быть, посоветуете, что играть? – девушка истерически рассмеялась. Гейдрих, как будто не слушая ее, поднялся из-за стола, обошел его и встал за спинкой ее стула, касаясь ладонями плеч Ракель.
- Ты знаешь, я – скрипач, - каким-то странным, мечтательным тоном сообщил он. - И я давно искал пианистку, с которой смог бы сыграться.
Девушка обернулась к нему, удивленно посмотрела снизу вверх.
- Вы хотите, чтобы я вам аккомпанировала?..
- Именно этого и хочу, - подтвердил Гейдрих. – Идемте? Вам пора спать, вы многое сегодня пережили.
- Да, конечно, - он помог ей встать, галантно отодвинув стул, и вместо того, чтобы, как она ожидала, пойти вперед, положил руку ей на талию, заставляя идти рядом. Полчаса назад Ракель было бы неприятно, сейчас было все равно. Она была готова уже на что угодно, только бы скорее оказаться дома и не слышать больше этого голоса, говорящего кошмарные, жуткие вещи.
- Скоро должен состояться концерт, - рассказывал ей по дороге до фойе Гейдрих, - только для своих, - последнее слова он подчеркнул особо, как будто это должно было что-то объяснить девушке. Для особенной публики. И я думаю, что нам стоит выступить вместе. Это будет очаровательно, - в голосе снова послышались мечтательные ноты.
- Да, конечно, - повторила Ракель, казавшуюся ей безопасной и нейтральной фразу.
- Вот и прекрасно. Другого ответа я не ожидал.
Они снова прошли через оба зала, где теперь все те, кто приветствовал Гейдриха, прощались с ним, кто-то вскидывал руки в характерном жесте, несколько раз прозвучало «Хайль Гитлер», мужчина небрежно махал в ответ, улыбался всем окружающим. В гардеробе он, напевая что-то из Моцарта, помог Ракель надеть пальто, все еще напевая, усадил ее в машину и сам сел рядом. Девушка постаралась оказаться как можно дальше от него и как можно ближе к двери, он снова не обращал на нее внимания, увлекшись слышимой сейчас ему одному музыкой, а она поймала себя на том, что автоматически играла пальцами по обивке сидения то, что он пел.
- Останови здесь, - внезапно приказал водителю Гейдрих, машина затормозила так резко, что девушку с силой качнуло вперед. Она удивленно и встревоженно посмотрела на мужчину. - Оставшийся квартал мы с фройляйн пройдемся - такой дивный вечер.