Главная радость ознакомления с "Жуком в муравейнике" (кроме самого факта прочтение прецедентной для прецедентных для меня людей книги) в узнавании в Р. Сикорски Е. Н. Вееды. Ассоциации с работой в родном Институте неизбежны и неизбывны. Н - нежность.

Формально: прозрачная и скорее симпатичная мне проблематика мира. Отдельные цепляющие образы (опустевшая планета, запах железа). Не очень комфортная манера изложения информации (если вы не читали другие книги, у вас будут вопросы). Отдельные раздражающие элементы эстетики (вся вот эта Аятская глубинка, малина и квас). Специфический авторский стиль (перелистываешь страницы - и задумываешься, не пропущен ли кусок).

Я настолько давно знал подоплеку всех событий, что говорить что-то о сюжете бессмысленно. Если мир в целом должен был быть выписан как позитивный, то в конкретном романе этого не видно. Мрачный детектив, все страдают. Счастливы могут быть только те, кто мало знает. Вывод - край счастливых непуганных идиотов возможен, если не давать людям информацию. Что, впрочем, мы и сейчас можем наблюдать вокруг.

Отдельно удивила в произведении тех лет история про БДСМ (я была его вещью, потом я попыталась уйти, а он разрезал себе руку) - вот я бы уже на этом месте задумался, что с детьми-из-инкубатора что-то не так, не все таким развлекаются, признаки социопатии на лицо.

***
Сюда же о "Дикарях Ойкумены". Третья трилогия Г. Л. Олди.

Я фанатично люблю образ Великой Помпилии в этом фандоме. Клеймить (на энергетическом//психологическом уровне) людей, чтобы получать из них энергию - даже не для себя, а для функционирования систем страны; зависимость хозяев от рабов, невозможность пережить факт лишения рабов, дифференциация отношения (то, что раб - не человек, не вызывает эмоций), травматика при невозможности заклеймить кого-то, приступы безумия, связанные с этим. Отдельно - военная система с клеймением подчиненных на десять процентов (взятием в корсет для лучшего обмена информацией и подчинения приказам). Такая специальная страна, чтобы играть в упоротые ролевые игры с элементами эротики.

"Дикари" подарили мне один из самых пугающих образов - оказаться на чужой планете, не зная языка, не будучи уверенным в возможности найти контакт с местными, и с вероятностью без шансов вернуться домой. В эту же категорию - джунгли (привет Рушди) и необитаемые острова. Открытое море. Фильм "Гравитация". Космос страшнее всего того, что есть на Земле, потому что он к тому же чужой и враждебный по умолчанию. И непознанный - непознаваемый. Вопросы без ответов.

И Кровь//Остров цапель. Система, солнце которой - коллективный колант. То есть после смерти энергетические/волновые формы людей (души, если хотите) соединяются и обретают недостижимое при жизни общность. Общность есть счастье. Люди, стремящиеся к смерти. Сложная система возможности и недопустимости смерти в тех или иных ситуациях. Население планеты, воспринявшее вторжение более развитых рас, "честным пленом" (смерть желательна и допустима), толпы людей на улицах, в помутнении умоляющие их убить (осчастливить). Очень сильные образы. Кровь - то как видят свечение этой системы антисы (люди, способные по желанию переходить из материального состояния в энергетическое (волновое) и обратно). Пустыня, в центре которой сердце, а песок пропитан кровью. И чем дальше ты заходишь в кровь, тем больше мечтаешь в ней раствориться.

Актуальность темы контактов с иными культурами была усилена просмотренным накануне "Стальным алхимиком". То, о чем я вещал сегодня утром - страх того, что твое влияние и твои решения приведут к катастрофе. Галактический совет решает судьбу, казалось бы, менее развитого мира - и получает воплощенный кошмар последствий ошибочного решения. Ответственность. Чьей она здесь должна быть? Допустимы ли вообще такие вмешательства.

И в конце - гаснущее солнце. Остров цапель из инакового и самобытного явления, становящийся частью Ойкумены и источником супер-эффективных рабов для Великой Помпилии. Решение о допустимости брать их в рабство, счастливо принятое всеми единодушно. Потому что опасное становится безопасным, потому что всегда чуждое вызывает желание уничтожить, а это - гуманный путь уничтожения. "Цапли" счастливы в рабстве и обожают своих хозяев. Заведи себе экзотическую зверушку. Профанация смыслов и много боли.

И надо бы уже посмотреть "Апокалипсис сегодня".

***
В целом в книгах похожая проблематика. Олди лучше попадают в меня образностью. И интереснее, потому что современнее: темы медийности, форм представлений информации, политики как игры, а не как дружного поиска общих решений. Персонажи, в конце концов, обаятельнее и интереснее. Наверное, с моей точки зрения фантастика должна быть "свежей". Будущее из 1978-го и будущее из 2016 - два очень разных будущих.

Другие тесты и гадания от Шувани

FMA Рой/Лиза- Но почему?! - по-мальчишески обиженный возглас срывается с губ раньше, чем уже-почти-взрослый Рой Мустанг успевает сдержать его. Бертольд Хоукай снисходительно улыбается - так, будто эта реакция подтверждает его ожидания.
- Ты не алхимик. Ты просто нетерпеливый мальчишка, привыкший получать все, что хочет. Это слишком большая сила и ответственность, чтобы доверить ее тебе. Я хорошо знаю тебя, Рой. Ты не справишься. Этот огонь тебя сожжет.
Рой хмурится и молчит, внимательно глядя в лицо своего учителя и надеясь найти в глубине его вишневых глаз хотя бы тень сомнения, за которую можно было бы уцепиться и начать одно за другим нанизывать слова. Он хорошо умел говорить и убеждать, но также понимал людей и знал, когда нужно отступить. Хоукай был Мустангу не по зубам: он действительно знал юношу достаточно, чтобы не попадать под его обаяние и как ниточные клубки разматывать хитросплетения тезисов и аргументов, превращая их в пустой звон слов.
- Сейчас ты обижен...
- Но со временем я все пойму? - огрызается Мустанг. - Давай хотя бы обойдемся без банальностей.
- Иногда они правдивы.
- Даже если и так, ты ведь знаешь, что я не брошу алхимию из-за одного твоего отказа учить меня дальше.
- Что поделать, - философски вздыхает Бертольд. - Меня успокаивает только то, что хоть у тебя и есть сила, из-за своей лени и привычки все получать легко ты совершенно не способен к науке.
Хоукай относится к юноше, два года назад пришедшему к нему с просьбой обучить искусству алхимии, о котором он читал в книгах, тепло и с большой симпатией, но то, что представляет собой Рой Мустанг в шестнадцать лет, это уникальный набор черт, который с большой вероятностью приведет любого алхимика к гибели или, что еще хуже, к тому, что высвобожденная искусством сила будет использована для таких вещей, о которых страшно думать. Рой идеалистичен и амбициозен, не знает чувства страха и готов в любом начинании идти до конца, по-юношески жесток, по-детски эгоистичен и лишен малейшей толики материальности или прагматичности, которые могли бы хоть немного приблизить то, что он делает к реальности, сократить тот губительный зазор между материальным миром и миром идеалов мальчишки, выросшего среди книг. Бертольд понимает, что все это и так заставит Мустанга терять и страдать - так пусть хотя бы алхимия не выступает катализатором этого процесса.
После нескольких минут холодного молчания, завершающих их разговор, Рой, не прощаясь, уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь и больше уже не возвращается. Через полгода погибают его родители - бомба, взорванная в столичном театре уносит несколько десятков жизней, террористический акт приписывают одной из наиболее радикальных групп ишварских сепаратистов - если, конечно, такие вообще существуют. Еще не достигшего совершеннолетия Мустанга забирает к себе в столицу его тетка. Рой не приходит проститься ни с учителем, ни с его дочерью, но Бертольд знает, что все время погрузки вещей в приехавший из Централа модный открытый автомобиль Лиза стоит в нескольких десятках метров от входа в дом и смотрит, как Мустанг уезжает, наверное, навсегда. Ей четырнадцать, она обещает стать красавицей, но пока это может разглядеть только тот, кто умеет смотреть внимательно, а Рой не имеет привычки обращать внимание ни на что, кроме себя.

- Да, я слушаю, - произносит он в трубку нейтрально-доброжелательным тоном. Телефонный звонок, о котором горничная говорит "какая-то девушка" Мустанга не слишком удивляет: девушки звонят ему часто.
- Рой, здравствуй, это Лиза, - голос на другом конце провода спокойный, глубокий и совершенно не знакомый.
- Лиза?.. - юноша не может припомнить ни одной девушки с таким именем, что, впрочем, еще ни о чем не говорит.
- Лиза Хоукай. Мой отец учил тебя.
- А! Лиза, рад тебя слышать! - Рой нисколько не преувеличивает, хотя едва ли с момента своего отъезда хоть раз вспомнил о смешной девочке-подростке, с которой дружил в детстве, когда два года разницы в возрасте и разный пол еще не имели никакого значения, и которая, когда ему исполнилось пятнадцать, а ей тринадцать, отчего-то начала его избегать. - Как у тебя дела? Где ты сейчас?
- Отец умер. Похороны послезавтра. Я хотела попросить тебя приехать.
Несколько секунд Мустанг удивленно молчит.
- Рой? - окликают его из телефонной трубки, когда молчание слишком затягивается.
- Да, я здесь, - он отвечает глухим голосом, пытаясь разобраться и теряясь в нахлынувшем потоке мыслей и эмоций. - В поместье есть кто-то еще?
- Только я. С похоронами мне помогут пациенты отца из Мальсбурга, - это соседний маленький городок, где Бертольда знали как врача и знахаря, припоминает Мустанг. Он живо представляет себе заросший травой по пояс сад, комнаты, в которых мебель затянута белыми чехлами и паутиной, домик егеря, где жил Хоукай с дочерью, с бесконечными стеклянными банками с заспиртованными травами, рептилиями и какими-то уродцами по стенам и одинокую, помнящуюся ему сейчас совсем ребенком, Лизу среди всего этого.
- Я приеду завтра утренним поездом.
- Спасибо тебе, - в трубке шуршит что-то подозрительно похожее на всхлип. - Я тебя встречу. До завтра! - и Лиза поспешнее, чем было бы вежливо вешает трубку.
Рой так и остается сидеть на банкетке возле телефонного аппарата, забыв повесить трубку, из которой звонко и часто гудит повторяющийся сигнал отбоя связи. Когда погибли родители, ему не было ни больно, ни страшно. Он выслушивал на похоронах комплименты своей сдержанности и умению не демонстрировать эмоции - но демонстрировать было нечего. Единственная тень сожалений пришла к Рою, когда уже после церемонии вместе с теткой они разбирали родительские вещи. У матери был большой гардероб, огромный ворох цветных платьев из тонкого шелка и шуршащей тафты, фантазийные шляпы, несколько шкатулок украшений. Тогда Рой подумал, что его мама была такой красивой, а теперь, лежа где-то под землей, она уже никогда не сможет всего этого надеть. Красивая женщина превратилась в набор из костей и мяса - и никакой алхимии не нужно. Об отце он не подумал с тоской ни разу - он очень быстро превратился в элемент юридических коллизий, связанных с получением наследства. А вот теперь, после звонка Лизы, Мустанг ощущал внутри себя незнакомую болезненно ноющую пустоту. Бертольд ушел, и эта смерть как будто крепкими нитями и самого Роя привязывала к миру по ту сторону жизни, обещала, что рано или поздно придется отправиться следом, что существовать перестанет все, что связано с ним и дорого ему. Ты думаешь о смерти, а она думает о тебе, и каждый день - шаг с твоей и ее стороны навстречу друг другу. От этих мыслей становится холодно и жутко. Рой, сумев наконец прогнать оцепенение, вешает трубку на рычаг и смотрит на часы. Девять вечера. Десять часов до утреннего поезда. Как раз хватит, чтобы собраться, немного поспать и ни о чем не думать. Он встряхивает головой, изображает на лице беспечную улыбку и идет обратно в гостиную, откуда доносятся оживленные голоса и взрывы смеха. Шампанское и приятная компания в конце концов - это хороший способ избавиться от ощущения дышащей в спину пока еще чужой бесконечности.

Рой сошел с поезда в Мальсбурге, вместе с ним из длинной вереницы вагонов вышли еще три человека, один из них пошел в маленький белый домик станции, двое, оживленно беседую, направились к проселочной дороге. Мустанг огляделся в поисках Лизы, обещавшей его встретить, остановился взглядом на красивой блондинке в бриджах и короткой куртке, привычно улыбнулся ей, как и любой нравящейся ему девушке. Она усмехнулась, покачала головой и решительно направилась к нему. За два шага до встречи он все-таки сумел ее узнать.
- Как же ты выросла!
- Ты тоже изменился, Рой.
Он поставил чемодан, с которым приехал, на землю и обнял Лизу, она доверчиво уткнулась лбом ему в плечо.
- Спасибо, что приехал. Я на самом деле не думала, что ты согласишься, но больше мне было не к кому обратиться.
- Не говори глупостей, - Рой погладил девушку по волосам. - И не вздумай считать себя мне чем-то обязанной. Твой отец был мне дорог, и проститься с ним для меня важно.
- Хорошо, - Лиза отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза. - Тогда давай на этом и закроем тему благодарностей, и никто не будет чувствовать себя неловко. Бери чемодан и пойдем.
- Пешком?
- Нет, я одолжила в городе автомобиль, чтобы встретить тебя.
- Ты, что, умеешь водить?
Девушка, уже начавшая идти в сторону дороги, обернулась и улыбнулась Рою с видимым чувством превосходства.
- Конечно.

Если Лизе и была нужна помощь, она не позволяла заподозрить себя в подобной слабости. Они доехали до домика егеря, Лиза спросила, хочет ли Рой увидеть родительский дом, он отказался - и с этой минуты начал ощущать себя беспомощным и бесполезным. Как Лиза рассказала ему уже вечером, последние полгода отец тяжело болел и всем хозяйством и делами занималась она. Все, за что она бралась, девушка делала решительно, четко и быстро. За ней было приятно и немного неловко наблюдать. Весь день Мустанг просто сопровождал ее: они съездили в город, чтобы узнать, готов ли заказанный гроб, приведено ли в порядок к похоронам тело, все ли в силе с назначенной службой. Каждый раз Рой предлагал свою помощь и каждый раз Лиза решительно ее отвергала, хотя при этом благодарно и светло улыбалась ему.
- Что бы я делала без тебя! - поздно вечером, когда, наконец, подошли к концу неотложные дела, девушка приготовила ужин и достала бутылку вина из отцовских запасов. Они сидели на маленькой веранде, куда летом выносили стол и два продавленных низких кресла - так было заведено, еще когда Рой учился у Хоукая. Августовское небо подмигивало яркими звездами, от которых юноша успел отвыкнуть в столице.
- По-моему, ты отлично справляешься сама, - Рой разлил вино по бокалам. Ему следовало бы чувствовать себя обиженным из-за этой наглядной демонстрации чужой самостоятельности и его бесполезности, но сейчас в теплом свете, льющемся на веранду через окно кухни, Лиза была такой красивой, что думать о чем-то другом, а тем более обижаться на нее не получалось.
Девушка загадочно улыбнулась и покачала головой. Они помолчали, Рой пригубил вино, оно было сладким и крепким. Вспомнился миф о царстве мертвых, где нельзя было ни пить, ни есть.
- Чем ты планируешь заниматься дальше? - отгоняя наваждение, спросил он Лизу.
- Я хочу поступить в военное училище.
- Ты? Но ты ведь девушка.
- И что дальше? Это не запрещено, - ее заметно задела такая реакция. - Чем я хуже любого парня?
- Ничем, конечно, - Мустанг вспомнил, как маленькую Лизу опасались все местные мальчишки: она была меньше их ростом, но драться лучше всех этой ей совершенно не мешало. - Но армия - не место для женщин.
- Да? И чем же, по-твоему, женщины должны заниматься? - девушка теперь уже недовольно хмурилась и не скрывала этого. - Выходить замуж и рожать детей?
- Что в этом плохого?
- Мне это неинтересно, - Лиза очень серьезно посмотрела на него. - Неужели ты действительно так думаешь? Что женщины больше ни на что не способны?
Рой помолчал, размышляя: вопрос места женщин никогда не волновал его отдельно, а общепринятая мужская позиция казалась достаточно разумной и соответствовала интуитивным размышления о естественном ходе вещей. Но Лиза была его другом, а значит заслуживала того, чтобы ответить ей предельно осмысленно и честно.
- Женщин как пассионарных или агрессивных элементов не бывает в природе, поэтому это какая-то форма искажения. Женщина становится чем-то воплощающим выбранный функционал, но женщиной быть перестает. Ну, или во всяком случае я не могу воспринимать таких женщин иначе, чем коллег или приятелей.
- Рой, ты шовинист, это ужасно! - Лиза вдруг рассмеялась и на секунду Мустангу показалось, что хоть она и не была с ним согласна, его ответ по каким-то причинам порадовал девушку. - Налей мне еще вина и расскажи, чем собираешься заниматься ты.
- Видимо, если ты не изменишь планы, нам предстоит встретиться в училище - я иду туда с этой осени...
Они просидели на веранде, пока небо не начало светлеть, пьяные и смеющиеся, растеряв последние остатки взаимной неловкости, вернулись в дом. Лиза куталась в куртку Роя, а он придерживал ее за плечи - девушка была не так привычна к алкоголю, как он, у нее заплетались ноги, что вызывало у них обоих новые приступы смеха. Поднявшись неуклюжим существом на четырех ногах на второй этаж, они остановились у двери в комнату Лизы - Мустанга она поселила в соседней комнате, принадлежавшей Бертольду.
- Главное, самой дойти до кровати, - Лиза, смеясь, уцепилась за дверную ручку. - Все, Рой, доброй ночи... Или доброго утра.
Мустанг подумал, что уместным было бы сейчас ее поцеловать - близость Лизы излечивала от холода прошедшей рядом смерти лучше, чем пустое веселье накануне. Вместо этого он убрал руку с ее плеч и сделал шаг назад.
- Уверен, ты справишься. Хороших снов.

- Твой отец не оставил никаких записей?
Они вернулись с похорон, прошедших как-то быстро и незаметно и не развеявших легкий флер эйфории, оставшийся с прошлой ночи. Лиза так ни разу и не заплакала. Рой был уверен, что это не то же равнодушие, которое испытывал он после смерти родителей, но что жило за непроницаемым спокойствием девушки, он не знал. Не знал и как, да и нужно ли ей помочь.
Когда они вернулись в домик, он пошел в две большие комнаты - кабинет и лабораторию его бывшего учителя. Он помнил их заваленными листами с записями и схемами, с бурлящими перегонными установками и системами колб на столах, алхимическими кругами на стенах. Сейчас его встретили пустые и чистые поверхности. Ни одной буквы или схемы, ни одного листочка.
- Он все сжег, - Лиза вошла за ним следом. - Не хотел, чтобы его разработки попали в плохие руки, - она помедлила в нерешительности, но все же договорила: - И отдельно не хотел, чтобы за ними пришел ты.
- Но почему?! - Рой воскликнул это с той же интонацией, что и два года назад, и тут же с грустной иронией подумал про себя, что вот и ответ: он не изменился; мнение учителя о нем не изменилось.
- Я знаю, вы говорили с ним об этом. Он считал, что ты будешь плохим алхимиком и что используешь огонь только для разрушения.
- Ты тоже так считаешь?
Лиза отступила на шаг, выйдя из полутемной лаборатории в коридор, куда с лестницы через открытую дверь входа лучом падал свет, оказалась в этом луче.
- Разве это что-то меняет? Записей не осталось, - ее голос прозвучал фальшиво, Рой шагнул из темноты к ней, взял за руку.
- Прости. Не стоило заводить этот разговор в день похорон.
- Да, не стоило, - девушка кивнула, но руки не отняла. - Если ты хочешь знать, я считаю, что отец был слишком строг к тебе. Он видел твои слабости, но не видел или не хотел видеть, что ты способен меняться и преодолевать себя.
- Ты ведь почти меня не знаешь, Лиза, - Мустанг покачал головой.
- Того, что я знаю, мне достаточно. А то, что ты сейчас здесь, доказывает, что я права. Знаешь, что? Идем, - теперь уже не он держал ее за руку, а она крепко сжимала его ладонь и вела за собой из мрачного и промозглого подвала наверх. Они вошли в светлую с большим застекленным эркером гостиную, сейчас залитую ярким солнечным светом, рассеченным на лучи и тени тюлевой занавеской. Лиза на пороге отпустила его руку, сделала несколько шагов вперед так, чтобы оказаться в центре комнаты и, стоя к Мустангу спиной, скинула куртку и начала расстегивать рубашку. Рой замер, изумленно наблюдая эту сцену, слишком странную, чтобы быть просто приглашением к сексу. Рубашка полетела на пол следом за курткой, через голову девушка стянула с себя надетую под ней майку, перебросила вперед длинные светлые волосы, и Мустанг увидел темно-красный рисунок, покрывающий всю спину Лизы.
- Что это? - почти прошептал он.
- Огненная алхимия. Отец зашифровал ее в этих рисунках, - Рой подошел ближе и понял, что перед ним не татуировка, а огромное и сложное клеймо. Он представил себе, как Бертольд выжигал узоры на коже дочери, и ему стало не по себе. - Если ты сможешь это прочесть, - продолжила Лиза, - его секрет станет твоим.
Мустанг протянул руку, провел пальцами по изящно изогнутой линии, обхватывающей плечо девушки. Лиза вздрогнула от прикосновения.
- Я в тебя верю, Рой, - тихо закончила она.

Вечером Мустанг не поехал в Централ, как собирался. Следующая неделя их с Лизой жизни напоминала будни художника и натурщицы. С самого утра она садилась на стул в гостиной, а он изучал ее спину, перерисовывал узоры и их отдельные элементы, а после до ночи пытался свести все это в единую систему. Лиза готова была неподвижно сидеть часами, могла, если он злился, не произносить ни слова, заваривала чай и не задавала вопросов.
Два года с момента ссоры с учителем Рой не переставал заниматься алхимией, но ему было далеко до тех высот, которых достиг в искусстве Хоукай. Шифр не хотел поддаваться, использованные элементы не выстраивались в систему, иногда Мустангу начинало казаться, что это злая посмертная шутка и он напрасно бьется над не имеющим смысла рисунком.
- Как же болит голова! - жаловался он после нескольких часов попыток разгадать загадку Хоукая, и Лиза тихо подходила сзади и прижимала холодные пальцы к его вискам, прогоняя боль.
- Это безнадежно!
- У тебя все получится.
- Это просто твоя хитрость, чтобы я не уехал.
- Я не держу тебя.
В какой-то момент, когда она снова лечила его головную боль, он поймал ее руку и прижался губами к ладони, потом, не отпуская руки, поднялся из-за стола, повернулся к Лизе и поцеловал ее, через разделявшую их спинку стула. Почувствовал взамен произнесенного "да", как девушка судорожно вздохнула ему в губы, положил ладонь ей на затылок, углубляя поцелуй. Лиза в ответ обвила рукой его шею, и на некоторое время алхимия и шифры были забыты.
Код сдался его усилиям на следующий день. Вечером, нарисовав чернилами на руке несложную печать, он щелчком пальцев зажег свечи на столе и огонь в камине. Лиза удовлетворенно кивнула.
- Я знала, что ты сможешь.
Он промолчал о том, что если бы не ее уверенность, он бы, наверное, сдался еще неделю назад, признавая правоту Бертольда. Но этого не случилось. Дочь Хоукая сделала из него алхимика, подобных которому не было среди живых.

- Лиза, - через несколько дней, снова проснувшись в ее слишком узкой для двоих кровати, он поцеловал кончики ее пальцев и провел тыльной стороной ладони по щеке девушки, убирая растрепавшиеся во сне волосы и любуясь таким нежным сейчас лицом, - выходи за меня.
Лицо девушки при этой фразе словно окаменело, она перестала сонно улыбаться и резко села, прижимая к груди одеяло.
- Не говори глупостей, Рой.
- Я серьезно. Мне нужно будет сейчас вернуться в Централ, но ты могла бы поехать со мной. В декабре я официально вступаю в право наследования и смогу жениться на тебе.
- Рой! - девушка рассмеялась, словно он сказал что-то очень забавное. - Прекрати!
- Я не понимаю...
- Мне нравится проводить с тобой время, ты мой единственный друг и я всегда буду на твоей стороне, но если ты что-то себе придумал, то избавься от этой дурацкой идеи немедленно. Я сплю с тобой, потому что тебе нужен был какой-то толчок, вдохновение, если хочешь. А то ты бился бы над этим шифром еще неизвестно сколько. А вообще-то, - усмехнувшись, внезапно закончила она, - мне больше нравятся девушки. Так что выкинь эту чушь о женитьбе из головы.
- Ты серьезно?
- Совершенно. Нужно было бы быть очень большой дурой, чтобы влюбиться в тебя.
Мустанг растерянно моргнул. Ущемленная гордость орала, что его только что оскорбили и унизили, да к тому же провели, как мальчишку, заставив быть откровенным. С другой стороны, если Лиза говорила правду, а оснований сомневаться в ее словах у него не было, все становилось гораздо проще. С третьей... кажется, он действительно успел серьезно влюбиться в нее.
- Могла бы сразу сказать.
- Тогда ничего бы не получилось, - Лиза обезоруживающе улыбнулась. - Прости. Мы ведь сможем остаться друзьями?

Снятся сны-ролевые игры.
Завершает все неинтересная часть про Локи и магию песни. Полная ерунда с возвращением титанов обратно в суть стихий и коварным замечанием "Но по зову моему вы вернетесь и подчинитесь мне", зато черные волосы и очень красивый прикид, стилизованный не под фильмы, но под этнику. Побрякушки на поясе.
А до этого очень длинная игра-сон про преодоление страха. Убегать, шутить и врать несколько часов, чтобы в конце спасти каких-то девиц и спокойно пойти навстречу Гейдриху, предлагающему сыграть в русскую рулетку. "Но в этом пистолете ведь нет барабана, и вы зарядили полную обойму, обергруппенфюрер". "И что?" "Да ничего. Давайте играть". Очень крутое ощущение того, что страха нет и на самом деле терять нечего. Хочу в него обратно.

Когда я отдыхаю, я начинаю видеть сны.

Осталось четыре дня этого самого чудовищного за всю мою жизнь лета. Отдельно грустно, что для меня оно такое, потому что тому, кто рядом еще хуже. Это все не мое, но рядом со мной. И лучше бы было моим, я бы хотя бы знала, что с этим делать. Надеюсь, что четыре дня пройдут, и все закончится - как полоса, как период.
Это многое дает, это дорого - в любом смысле слова: и потому что ценно, и потому что отнимает важное и невосполнимое.
Я могу сейчас думать, молчать и... ну, разве что концентрировать ментальную энергию.
Я люблю тебя и очень в тебя верю. И немножко в нас.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

И еще картинки от нервов.
Просто симпатишно и в настроение
Кроссовер с SnK
Неприличная картинка. Неправильное настроение. Но реабилитирует

Добрался домой. Пребываю в шумовом аду. Отвык от пяти источников звуков одновременно.
Надеваю платье, иду радовать бабушку. Растерянно и непонятно.

Ну вот, через четыре часа поезд. Я в растерянности тыкаю в ноутбук и не знаю, как собрать мысли, вещи и себя.
Мой мир безнадежно отравлен "Алхимиком" (аниме, а не Коэльо). И на фоне SnK - это приятное отсутствие персонажной боли.
Не работаю четвертый день. Собирался, вроде бы, но встать и начать ни разу не получилось. Ну и ладно, поработаю дома и в отпуске. Л - логика.
Ничего не хочу говорить, ощущаю себя на шестнадцать. В целом, мир прекрасен.

Сколько интересного можно узнать, пока тормозит рабочий интерфейс.
Вот, например, эрури у нас, оказывается, канон...