гестапо и осознание себя
Когда на улице уже начало смеркаться, Гейдрих передал с одним из унтеров, что хочет кофе, и чтобы его непременно принесла фройляйн Хандлозер лично. Она сварила кофе, и молчаливый и очень серьезный офицер СС провел ее с подносом в руках по узкому коридору, освещенному всего одной тусклой лампой, висящей в самом его начале, почти галантно открыл перед ней дверь в камеру, откуда пахнуло тошнотворными запахами крови, мочи, пота и животного страха. Она с трудом преодолела желание зажмуриться и заставила себя сделать шаг вперед.
Когда-то давно Рейчел, выплакавшись в кабинете управления после очередного такого кофе для Гейдриха, спросила у тогдашнего доверенного его адъютанта, зачем он все время заставляет ее смотреть на этот ужас. Тот пожал плечами и ответил странной фразой - «Вы его вдохновляете, фройляйн». Сейчас она вспомнила об этом, и ей внезапно стало очень страшно и противно. Она, еще даже не глядя на происходящее, отчетливо и ярко представила, что увидит сейчас в камере. Что же такого происходит между ними, что она вдохновляет его на подобное?
Рейчел медленно, не отрывая глаз от металлической поверхности подноса, отражающей ослепительный белый свет голой лампочки под потолком, почти плавно прошла, будто через холодную воду, через камеру, к столику в углу камеры, за которым обычно на допросах сидел кто-нибудь, кто записывал показания заключенных, поставила на столик поднос, налила кофе в чашку. Повторяла про себя, как заклинание – дышать ртом, коротко, унять дрожь в руках. И все равно она вскрикнула, хоть и успев зажать себе рот ладонью, в ответ на хриплый, почти животный крик, невольно посмотрела на распластанного по деревянному стулу молодого мужчину, проводила взглядом упавший на пол указательный палец, ощутив резкий укол боли в указательном же пальце своей правой руки – ненужная и бессмысленная способность сопереживать чьей-то боли. Заныло сердце. Она перевела взгляд на Гейдриха, он самодовольно и иронично усмехнулся, взял с подноса чашку кофе и сделал глоток. «Он – чудовище», - она подумала об этом механически, почти равнодушно – слишком привычной и обыденной стала эта мысль.
Рейчел машинально переставила кофейник, поправила крышку на нем. Гейдрих, не выпуская из левой руки маленькую фарфоровую чашечку, манипулировал с массивными металлическими щипцами. Девушка нахмурилась и демонстративно отвернулась и только тогда увидела Генриха Шварцкопфа, который в глубоком обмороке наполовину сполз со стула, куда его посадили, по всей видимости, наблюдать за экзекуцией.
- Может, хоть не при девушке? – пытаясь придать голосу насмешливый тон поинтересовался истязаемый молодой человек, его слова были с трудом различимы из-за того, что стало с его лицом. Рейчел старалась не видеть и не слышать того, что происходило здесь, она обхватила себя руками, впиваясь пальцами в руки чуть выше локтей, и коротко, как будто долго бежала или говорила на одном дыхании, дышала, неотрывно глядя на мелово-белое лицо Генриха, напоминавшее сейчас средневековое изображение великомученика. Потом она зачем-то снова посмотрела на человека, которого на ее глазах превращали в кровоточащий кусок мяса, и вдруг узнала его: его она много раз видела с Шварцкопфом, с ним сама Рейчел по счастливой случайности столкнулась два года назад в Праге.
- Перестаньте, пожалуйста, - она произнесла фразу очень тихо, но Гейдрих все равно ее услышал.
- Что вы сказали, фройляйн? – мужчина обернулся к ней, улыбнулся подчеркнуто дружелюбно, глядя внимательно и вопросительно, как будто просто не расслышал. Рейчел прикусила губу, старательно отводя взгляд от приковывающих внимание капель крови, падающих на пол с зажатого в щипцах куска мяса, только что вырванного из человека.
- Я попросила вас перестать делать с этим человеком то, что вы с ним делаете… - ее голос стал еще тише, она смотрела Гейдриху прямо в глаза. Молодой человек, Вайс, его фамилия была Вайс, теперь она вспомнила, сказал что-то, но она сейчас не слышала и не замечала ничего, кроме Него. – Я перед ним в долгу, - то, что она говорила, звучало глупо, и Рейчел прекрасно об этом знала. Сейчас он спросит…
- В долгу? Как интересно. И как же так вышло? – по руке мужчины густой струйкой стекала не его кровь; девушка ощутила головокружение и тошноту, сильнее сжала пальцы, на секунду зажмурилась.
- Это было в Праге. Во время очередных беспорядков. Вы уезжали тогда в Берлин, а я… Так вышло, что я была в это время не дома. Кто-то из чехов, устраивавших эти беспорядки, меня узнал. И если бы не герр Вайс, меня бы наверняка убили, - она вздрогнула, вспомнив то ощущение парализующего страха и беспомощности, которое охватило ее тогда, и безумное, до слез, облегчение, когда совершенно незнакомый офицер за руку вывел ее из толпы, крича что-то по-чешски и стреляя из табельного пистолета в воздух.
Непонятно, слушал ли ее Гейдрих. Почти сразу, как она начала говорить, он резко отвернулся от нее, обошел по кругу стул с заключенным, которому его помощник к этому моменту зафиксировал голову при помощи странной конструкции, напоминающей прибор из кабинета окулиста. Рейчел не отводила взгляда от Его лица, а Он словно намеренно избегал встречаться с ней глазами.
- Да вы, оказывается, герой, Белов! - Гейдрих взял нож и коротко взмахнул им над веком Вайса, оставляя ровный, похожий на нарисованную стрелку, надрез. Девушка, не видя смысла продолжать этот разговор – убеждать Гейдриха в чем-либо или уговаривать его было бесполезно: либо он был в настроении удовлетворить ее каприз, либо ему было просто наплевать, - отвернулась, чтобы не видеть безобразного продолжения этой сцены, отошла в дальний конец камеры и, к собственному изумлению, услышала: - Хорошо. Скажите фройляйн «спасибо», на сегодня я с вами закончил, - за спиной Рейчел раздались шаги, Гейдрих взял ее за локоть, оставляя на белом крепдешине ярко-красные следы, заставил повернуться к нему. – Теперь вы довольны? Продлили муки вашего спасителя еще на сутки, а ведь все могло закончиться уже сегодня.
Рейчел посмотрела снизу вверх на его лицо, изуродованное сейчас звериным оскалом и нездоровым блеском в глазах. Тошнота, давно подступившая к горлу, усилилась, невыносимо захотелось сбросить сжавшую локоть руку, от ощущения влажных, в крови пальцев ее передернуло, но она через силу улыбнулась одними уголками губ.
- В любом случае, спасибо. Я могу что-то еще для него сделать? – живя с Гейдрихом, она четко усвоила, что моментами, когда он слышит ее, можно и нужно пользоваться. Это было мерзко и очень напоминало торги между двумя людьми, которым самим уже нечего терять. Гейдрих на новые проявления доброты и мягкосердечности настроен не был.
- Можете поцеловать. Говорят, это помогает, - он с силой толкнул ее к залитому кровью пространству под лампой, и Рейчел почти потеряла равновесия, изо всех сил стараясь не наступить на темно-коричневое расползающееся пятно. – Хотя Белов, кажется, предпочитает мужчин, - она пропустила это замечание мимо ушей, снова спокойно, как ей казалось, и выжидающе посмотрела на мужчину. – Так что, не будете целовать? Может, хотите оказать более радикальную помощь? – он перевернул в руке нож лезвием к себе, а рукояткой к ней, подал на вытянутой руке. – Вот нож, вот горло. Убивать вам не впервой, - Гейдрих злился, и она это чувствовала, и знала, что сама разозлила его. В такие моменты Рейчел либо замирала, как кролик под взглядом удава, либо, что в последнее время случалось все чаще и чаще, начинала как будто бы нарочно выводить Гейдриха из себя. Ей казалось тогда, что между ними раскачивается огромный маятник, заставляющий обоих становиться все безумнее и злее друг к другу. Сейчас происходило то же самое. Она положила пальцы на рукоятку ножа, сжала их, но забирать оружие не стала, коротко глянула на Гейдриха, странно улыбнулась ему и обратилась к молодому человеку:
- А вы хотите, чтобы вас убили, герр Вайс?
- Не надо, фройляйн… - Вайс с трудом мог говорить, а она внезапно отчетливо поняла, что сейчас этот человек просто не в состоянии ответить на вопрос сумасшедшей девки. А еще, что то, что она делает, - издевательство не в меньшей степени, чем то, что до этого делал Он.
- Ну, все, покуражились, и хватит, - Гейдрих, почти смеясь, швыряет ножик на стол и, развернув ее, подталкивает к двери. – Жди меня в кабинете. Живо! – молоденький унтер-офицер, как швейцар, распахнул перед ней дверь камеры, и она оказалась в коридоре, где не болели так от яркого света глаза и можно было, наконец, дышать. Рейчел шла по коридору, выпрямив спину так, что мышцы почти сводило от напряжения – того факта, что унтер идет за ней и смотрит на нее хватало, чтобы держать себя в руках. Хотелось умыться ледяной водой и лечь спать, а еще, чтобы Гейдрих не возвращался ближайшие несколько часов: было странно и почему-то стыдно. Внутренний маятник медленно останавливался, и она, как и всегда, начинала ощущать, что находившее на нее состояние – это что-то нездоровое, то, чего не должно быть.
В кабинете на столе стояла чашка с остывшим чаем, который она не успела допить перед путешествием в подвальные помещения, приспособленные под камеры. Она взяла ее со стола и подошла к окну. Фонари на улице высвечивали пятнами грязный снег и следы шин на нем, над Берлином небо сейчас было бурым, похожим на застарелую ржавчину, а здесь было видно звезды. И после всего, что только что произошло, вид звездного неба, красивого, отрешенного и далеко от всех земных перипетий, казался Рейчел совершенно неуместным.
За спиной открылась дверь, зажурчала в маленькой раковине, установленной возле входа, вода, проскребли по полу ножки отодвинутого от стола кресла, чиркнула спичка, запахло крепким табаком.
- Вы совершенно не цените мое время, - спокойно и даже как будто бы весело обратился к ней Гейдрих. Рейчел отвернулась от окна: он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и с преувеличенным интересом рассматривал свои ногти. На лице и светлых волосах блестели капли воды. Она прислонилась к стене, сцепив за спиной руки.
- Человеческую жизнь я ценю выше.
- И вы действительно думаете, что это ее спасет? Больше семи часов работы впустую, а ведь вам не составит труда представить, что человек может испытать за семь часов со мной и Вагнером – и вы все испортили! Завра все придется начинать сначала, и это будет дольше и сложнее: и для нас, и особенно для него. И все равно все закончится так, как должно, - он сообщал ей все это спокойно и терпеливо, как объяснял бы ребенку какие-то очевидные и смешные для взрослого вещи. - И это спасение?
Ему всегда нравилось выворачивать ее слова, еще больше – интерпретировать их настолько буквально, насколько это возможно. В какой-то момент она научилась не играть в эту игру и не углубляться в бесконечные объяснения, в которых путалась только еще больше, давая ему возможность снова и снова над ней смеяться, оборачивая ее слова против нее самой. Когда-то давно ей казалось, что он действительно не понимает ее.
-Я попросила вас о вполне понятно вещи. То, что вы решили выполнить мою просьбу так - это уже ваше решение и ваше дело, - в голосе против ее желания прозвучали обиженные нотки. - В конце концов, я никак не могу на вас повлиять. Хотя, конечно, хотела я добиться не этого.
Гейдрих смотрел на нее, наклонив голову, тяжелым, мрачным взглядом, медленно поднес к губам сигарету, вдохнул дым, выдохнул сизую струйку вверх. Она знала, что если он делает так, это значит, он страшно злится и изо всех сил старается не выйти из себя.
- А вы не думали, почему он тогда спас вас? – поинтересовался он нарочито обыденным, почти философским тоном.
- Тогда - точно не думала, - Рейчел улыбнулась. - А это имеет значение? – бессмысленно было злить Гейдриха еще больше, но ей не хотелось просто молчать или в очередной раз признавать его правоту.
- Зря, - мужчина покачал головой. - Он спас вас, потому что вы со мной спите. Для него вы – девка, которая продалась нацисту, козырь в рукаве на случай, если понадобиться завязать со мной знакомство, - Гейдрих выговаривал слова медленно, спокойно, но в них было много яда и желания задеть. Он замолчал, посмотрел на дым сигареты и продолжил уже совсем благостно и отрешенно: - Забавно получается, если бы не Вайс, для вас тоже все могло закончиться раньше и проще - один выстрел. Так что, вы поквитались с ним и сделали это красиво, браво!
Вышло по-настоящему больно – впервые за долгое время. Она побледнела и, поджав губы, обиженно процедила:
- С вами невозможно говорить по-человечески! – и все же вместе с болью пришло странное чувство удовлетворения: значит, ей удалось хоть немного задеть его, если он отвечает ей так.
- Прекратите ломать комедию, - наигранное спокойствие в голосе сменилось раздражением и усталостью. - Вы не так наивны, как хотите казаться. По-человечески можно разговаривать только с людьми, - по интонации нельзя понять, вычеркивает ли Гейдрих из списка людей ее, себя или их обоих.
- Я не ломаю комедию, и вы это знаете. И тогда в Праге я не хотела умирать, несмотря на... все.
- А сейчас? – он смотрел на нее пристально, и внезапно Рейчел почудилось, что сейчас ему действительно важно знать ее ответ. Она моргнула и бредовое ощущение ушло. Девушка оттолкнулась сцепленными за спиной руками от стены, выпрямилась, посмотрела на Гейдриха, наклонив голову к плечу, сморгнула одинокую слезинку. Это было уже почти не больно, почти. Просто... в черт знает какой раз все заканчивалось разочарованием и пустотой, подступающей к горлу удушливым комом слез. Ей хотелось верить, что когда-нибудь все закончится иначе, но с каждым разом это было все сложнее, и все привычнее становился финал. Она все смотрела на него и молчала, думая над тем, о чем он ее спросил. Мысль о том, что ее жизнь представляет собой нескончаемую череду мучений, и она хочет, чтобы все это наконец-то уже закончилось, была привычной и казалась правильной. Но сейчас…
- Сейчас умирать я тоже не хочу.
- Почему вы опять плачете?
- Уже нет, - Рейчел вполне искренне и спокойно улыбнулась, сморгнув с ресниц слезы.
Гейдрих с силой потушил сигарету об стол – она заговорила, торопливо, немного сбивчиво, нервно. Сейчас она не боялась его, но всей душой ненавидела эту каждый раз повисающую между ними недоговоренность, прозрачную и липкую пленку попыток сохранить какую-то формальность во всем этом.
- Потому что то, что сегодня произошло мне неприятно. И то, как вы истолковали мое поведение. Я отлично знаю, почему ваш – кто он там? – мне помог, но я ему помочь хотела вполне искренне.
Гейдрих рассмеялся, как будто девушка сказала глупость.
- Вы все еще меня боитесь, настолько, что становитесь смелой.
- Пусть будет так. Если хотите. Хотя это не вполне правда, - у нее не осталось сил с ним спорить и что-то доказывать. Сил не осталось вообще, зато пришло непонятное и незнакомое ей раньше чувство. Каждый раз, когда раньше Он заставлял ее приходить в гестапо и смотреть на то, что Он делает с другими людьми, ей казалось, что она никогда не сможет даже говорить с Ним. Она молчала сутками, отказывалась играть, Он бил ее, она молчала снова. А потом все возвращалось на круги своя, становилось по-прежнему. Ей ни разу не удалось отследить этот момент, и вот сейчас она с поразительной четкостью понимала, что прошло пять лет, но на самом деле не изменилось ничего. Она ненавидела этого человека, желала ему смерти, пыталась убить его – и каждый раз выбирала его, если речь заходила о его жизни против жизней других людей. Тогда, осенью сорокового, она была влюблена в Гейдриха. Сейчас – любила. Рейчел подошла к нему, неуверенно положила руку на плечо.
Гейдрих взглянул на девушку выжидающе, как будто ему было интересно, что она сделает дальше. Несколько секунд она не делала ничего, просто стояла возле него и ждала, что он привычно решит за нее и за себя, что будет дальше. Она задумчиво смотрела на мужчину и пыталась осмыслить пришедшее к ней ощущение, которого было слишком много для нее одной и которое требовало какого-то выхода во вне.
- Вы страшный человек, - произнесла она с несчитываемыми интонациями и, наклонившись, прикоснулась губами куда-то к виску Гейдриха. Глупо, наивно, совершенно неуместно, но она никогда раньше не пыталась коснуться его сама. Рейчел смущенно улыбнулась и отошла на шаг. - Это все, - ответила она на вопросительный взгляд мужчины. - Неуместное проявление эмоций в ваш адрес. Никогда бы не подумала, что будет так, - ей действительно было сейчас смешно и очень хотелось плакать.
Гейдрих схватил ее за руку, притянул обратно к себе и поцеловал в открытую ладонь, замерев на долю секунды. Губы у него, как и всегда, были горячими и сухими. Рейчел прикрыла глаза: этот жест напоминал обещание того, что все будет хорошо, но она слишком хорошо знал, что это ложь. Секундная гармония разрушилось на следующем же вдохе – мужчина, будто обжегшись, бросил ее руку, встал и быстро вышел, за ним с грохотом закрылась дверь кабинета. Девушка почти упала в кресло, где он до этого сидел, бездумно взяла со стола металлическую зажигалку и начала вертеть ее в пальцах. Она ждала, что он вернется, но секундная стрелка на настенных часах проходила круг за кругом, Рейчел вскидывала голову на каждый шорох в коридоре, а его все не было. Она не заметила, как уснула.
***

Съездить на занятие в понедельник у меня получилось, а вот сесть полноценно заниматься по результатам пройденного вышло только сегодня. Есть некоторая непреодолимость в пяти шагах до фортепиано по комнате. И во взгляде человека, который смотрит на тебя, когда ты собираешься сесть за инструмент.
И как-то так выходит, что через полчаса мучения инструмента на подставке для нот оказывается Лунная соната, хотя мне до нее еще заниматься и заниматься.
За последние несколько лет играть на фортепиано - это первое, чего я захотела сама и лично для себя. Это что-то важное, хотя я пока не знаю, почему.
Я перестала бояться нот. Полгода назад смотрела на этюды и не узнавала того, что там написано. Сейчас смотрю на Бетховена и на еще более сложные этюды и понимаю, что это и зачем. Приятно. И, конечно же, хочется попытаться что-то разобрать, но разум вопиет о последовательности действий и о том, что наджо слушать преподавателя, а она призывала никуда не торопиться.

Когда-то это стихотворение имело для меня совершенно другой смысл и в глаза бросались совершенно другие строки из него.

На Карловом мосту ты улыбнешься,
переезжая к жизни еженощно
вагончиками пражского трамвая,
добра не зная, зла не забывая.

На Карловом мосту ты снова сходишь
и говоришь себе, что снова хочешь
пойти туда, где город вечерами
тебе в затылок светит фонарями.

На Карловом мосту ты снова сходишь,
прохожим в лица пристально посмотришь,
который час кому-нибудь ответишь,
но больше на мосту себя не встретишь.

На Карловом мосту себя запомни:
тебя уносят утренние кони.
Скажи себе, что надо возвратиться,
скажи, что уезжаешь за границу.

Когда опять на родину вернешься,
плывет по Влтаве желтый пароходик.
На Карловом мосту ты улыбнешься
и крикнешь мне: печаль твоя проходит.

Я говорю, а ты меня не слышишь.
Не крикнешь, нет, и слова не напишешь,
ты мертвых глаз теперь не поднимаешь
и мой, живой, язык не понимаешь.

На Карловом мосту -- другие лица.
Смотри, как жизнь, что без тебя продлится,
бормочет вновь, спешит за часом час...
Как смерть, что продолжается без нас.

И.Бродский, 29 июня 1961, Якутия