15:40-17:00 или немного о Четвертом управленииБарочные коридоры управления казались Ракель бесконечными. Наверное, если бы Гейдрих вдруг отпустил ее руку, она непременно упала бы, не удержавшись на ногах, таким изнурительным был этот путь. Впрочем, даже не знаю, куда он ее ведет, девушка на много согласилась бы, только чтобы они так и не добрались до цели пути. Может быть, кто-то окликнет его, срочно вызовет куда-нибудь по службе, отвлечет... Но встречавшиеся им люди в черной форме, напоминавшие своей целеустремленностью и деловитостью муравьев, только вскидывали руки в партийном приветствии и торопились дальше.
Они вышли из здания, прошли через ухоженный парк, где все стояло уже почти голым, на входе в другое здание Гейдрих небрежно махнул рукой охране и потащил Ракель за собой по широкой лестнице, на которой шаги отдавались оглушительно громким эхом, вниз. Они подошли к еще одному пропускному пункту, коридор за ним был перегорожен выкрашенной в тошнотворно зеленый цвет металлической решеткой.
- Группенфюрер? - коротко спросил Гейдрих у молодого человека, вскочившего со стула и вытянувшегося по струнке при виде его.
- Хай Гитлер, обергруппенфюрер! В тридцать восьмой камере! - преувеличенно бодро и громко ответил молодой человек и, гремя ключами, открыл перед ними решетку.
Мужчина, не пропуская Ракель вперед, пошел дальше, ей оставалось только следовать за ним. Коридор освещали яркие люминесцентные лампы, пахло свежей краской, хлоркой и чем-то медицинским, как в отделении больницы. Откуда-то из-за многочисленных металлических дверей раздался крик, и Ракель вздрогнула. Гейдрих меж тем распахнул без стука дверь под номером тридцать восемь и втолкнул ее внутрь. Девушка зажала рот ладонью даже раньше, чем успела осознать представшую ее взгляду картину. В маленькой комнатке к потолку на цепях было подвешено тело в форменных брюках и мокрой насквозь когда-то белой, а сейчас в бурых пятнах рубашке, лица не было видно из-за синяков, а суставы плеч вывернуты так, что у Ракель от одного их вида заныли руки. Она зажмурилась, надеясь, что картинка изменится, пропадет. Гейдриху, видимо, надоело ждать, когда она выйдет из ступора, он взял ее за плечи и усадил на единственный в помещении стул, который за секунду до этого предупредительно освободил немолодой чуть полноватый мужчина в такой же, как у всех здесь, форме.
Мужчины о чем-то заговорили, Ракель не разбирала слов - то ли из-за плохой акустики в помещении, глушащей все звуки, то ли из-за нарастающего гула в ушах. Она упорно смотрела в пол, украшенный темными пятнами поверх мелкого коричневого кафеля, выбрав его самым безопасным объектом в комнате. Рослый мужчина в одной рубашке, без форменного кителя поверх, принес пару складных стульев и столик, поставил на него поднос с чайником и чайными парами. Девушка всхлипнула, подавившись нервным смехом, так нелепо выглядели здесь эти изящные фарфоровые предметы.
А принесший чай мужчина тем временем вернулся к своей работе и продолжил избивать висящего на вывернутых руках человека. От очередного удара что-то хрустнуло, Ракель непроизвольно вскинула голову, стену слева от нее украсила россыпь темных брызг крови из рассеченной брови, а она вскрикнула и отшатнулась, как будто ударили ее. Она снова прижала ладонь ко рту, испуганно посмотрела на Гейдриха, но он все так же мирно беседовал, забыв о ней и не обращая на происходящее внимания.
Ракель прикусила губу, очень стараясь не смотреть перед собой, только вниз, на математически ровные плитки кафеля. Мерзко, как-то слишком по-настоящему и откровенно пахло кровью и мочей. Гейдрих сказал что-то, она с запозданием поняла, что прозвучало ее имя, и что она снова смотрит не в пол, а на продолжающееся истязание, с трудом оторвала взгляд от жуткой сцены, перевела его на казавшееся сейчас уродливым лицо обергруппенфюрера и тупо переспросила:
- Вы мне?
Незнакомый мужчина взял ее за руку и, радушно улыбаясь, пожал; чужое прикосновение подействовало на Ракель отрезвляюще, она почти смогла улыбнуться в ответ на вежливое:
- Имею честь знать вашего отца, фройляйн, прекрасный человек и великолепный врач. И, судя по всему, счастливейший из отцов, - мужчина - Мюллер, Ракель вспомнила, что Гейдрих назвал его именно так, вспомнила и то, что знает, слышала раньше или видела в газетах фамилию шефа гестапо - говорил так естественно, словно они были в уютной гостиной, а не в провонявшей бойней камере. Она пробормотала себе под нос "Рада знакомству", но, видимо, сцена не предполагала ее реплик. Мюллер обратился к Гейдриху: - Я с вашего позволения присяду, Рейнхард, весь день на ногах.
Ракель вздрогнула и тихо застонала от звука очередного удара, умоляюще посмотрела на начальника гестапо, тот ласково улыбнулся ей.
- Хотите чаю, пирожных, фройляйн? Я сам испытываю слабость к заварному крему, хотя мне следовало бы взять себя в руки...
Девушка перевела взгляд на Гейдриха, уже не слушая: он о чем-то расспрашивал осуществлявшего экзекуцию мужчину, его голосу вторила невнятная брань с сильным австрийским акцентом, лицо обергруппенфюрера выражало живейшую заинтересованность в процессе. Ракель стало противно, она снова отвернулась, сжимая пальцы на краю стола, как будто ощущение физического объекта под руками могло помочь не утратить чувства реальности, покачала головой в ответ на вопрос, заданный герром Мюллером.
Равномерные, похожие на странные часы, звуки ударов и брань сменились вдруг булькающим кашлем.
- Помилуйте, голубчик, что же вы делаете? Вы же ему так желудок порвете! - добродушно, тоном терпеливого учителя математики, возмутился группенфюрер. - А вы, Рейнхард, не подначивайте. Чашечка чая вам все же не повредит, я настаиваю, - вновь переключил он внимание на Ракель, наливая в чашку перед ней темный, крепкий чай. - Здесь душновато, а на вас уже лица нет.
- Можно лучше мне... на воздух? - борясь с подступившей тошнотой, шепотом спросила девушка.
- Рейнхард, да вы садист! Как вам вообще пришло в голову пригласить фройляйн в такое неподходящее для девушки место?
- Пожалуйста, герр Гейдрих! - Ракель обернулась к мужчине, сжав руки перед собой в молитвенном жесте.
Гейдрих подошел к ней и, наклонившись, посмотрел девушке в лицо.
- Я выполнил вашу просьбу, разве нет? - уточнил он раздраженным тоном, как будто объяснял что-то в сотый раз. - И вы еще смеете требовать от меня большего?!
- Я ничего не требую, нет! - она отшатнулась, сжимая губы, чтобы не расплакаться под его злым взглядом.
- Тогда ведите себя прилично.
Ракель прикрыла глаза, через секунду снова посмотрела на Гейдриха, нарисовав на лице фальшивую, немного кривую улыбку.
- Я постараюсь. Спасибо, что напомнили.
- Так-то лучше, - он одобрительно хлопнул ее по щеке, девушку передернуло, но она все-таки удержала на губах улыбку.
- Полно вам, деспот, прекратите запугивать мою гостью, - со смехом прервал их объяснение Мюллер.
- Все в порядке, герр Мюллер, спасибо за заботу, - все еще владея собой, на одной ноте выговорила Ракель и взяла со столика чашку. Руки у нее тряслись так, что часть чая пролилась на блюдце, девушка недовольно поморщилась: как же ей не хватало сейчас самообладания, которое так любили авторы приписывать героиням книг!
- Если понадобится, только скажите, я встану на вашу защиту, - улыбнулся ей шеф гестапо.
- И так каждый раз! - Гейдрих уселся на неудобно маленький для него стул. - Почему вы никогда не выбираете мою сторону?
- Потому что вас и одного на вашей стороне достаточно. А я за честную борьбу и просто уравниваю шансы.
Мужчины засмеялись, видимо, поняв друг друга, Ракель с ужасом переводила взгляд с одного на другого, продолжая изгибать губы в непонятно кому нужной улыбке, потом ее внимание снова приковала сцена пытки. Она машинально сделала глоток чая, тошнота усилилась, девушка облизнула губы, часто заморгала, пытаясь избавиться от рези в глазах. Между пытуемым и его палачом, тем временем, завязался какой-то диалог: короткие вопросы и еще более короткие ответы отдавались в ушах звуком, похожим на сухой треск какого-то деревянного инструмента. Треск резко прервался слишком громким, громче, чем все предыдущие, ударом, а за ним последовал первый за все это время крик. Этого Ракель уже не выдержала, чашка выскользнула из ее рук, разбиваясь вдребезги, на туфли брызнул горячий чай, сейчас напоминавший только более уместные здесь брызги крови.
- Хватит! - истерически вскрикнула она и тут же сникла, опустила голову, глядя на осколки чашки, прошептала: - Я разбила, простите...
Мужчина без кителя оглянулся на девушку, Мюллер вопросительно посмотрел на Гейдриха, Гейдрих уверенно, как будто ожидал этого, потянулся через стол и ударил Ракель тыльной стороной кулака по лицу. Она так и замерла, прижимая к правому плечу мотнувшуюся голову, завороженно глядя на мужчину из-под пряди упавших на лицо волос. Тот поднялся с места, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки, уставился на нее.
- Успокойтесь, - Мюллер тронул Гейдриха за руку, призывая сесть обратно.
- Мне кажется, нам пора. Мы и так слишком засиделись. У вас, Генрих, наверняка, много дел, - обергруппенфюрер говорил отрывисто и зло.
- Был рад вас видеть, Рейнхард. Чрезвычайно рад знакомству, фройляйн, - шеф гестапо поднялся с места, протягивая девушке руку для прощания, следом за ним встала и Ракель, неловко стирая кровь с разбитых губ пальцами и эту же руку подавая Мюллеру и делая импровизированный книксен под собственный нервный смех. Гейдрих уже направился к выходу.
- Вы испачкались, - Мюллер протянул ей взятую со стола салфетку. - До встречи, фройляйн.
- Надеюсь, что нет, - она машинально взяла салфетку, придала к губам и поспешила за Гейдрихом, боясь его и еще больше боясь хоть на секунду остаться здесь в одиночестве.
Обергруппенфюрер обернулся к ней уже где-то на лестнице.
- Что вы плететесь, как старуха?
- Простите... - Ракель поднималась за ним следом, цепляясь за перила и каждую секунду боясь упасть.
Они вышли в официальную часть здания, где побелка и зеленая краска сменялись красными коврами и шикарными люстрами. Здесь больше не пахло больницей: только мужским одеколоном и табаком. Ракель вздохнула облегченно и тут же снова внутренне сжалась, напоминая себе, что расплакаться прямо сейчас нельзя. Гейдрих остановился возле какого-то офицера, снова взяв ее за плечи, подвинул ближе к нему и велел:
- Отвезите фройляйн Хандлозер домой. Я заеду на ужин, - бросил он ей вместо и военным шагом, не оглядываясь, ушел куда-то дальше по коридору.
Молодой человек, которому она была поручено, не проронив ни слова, проводил ее до машины, усадил на заднее сидение, и только когда он занял место за рулем, Ракель решилась оторвать от губ окровавленную салфетку, посмотреть на яркие пятна и, сжавшись на сидении в комочек, все-таки разреветься. Молодой человек вел машину и не оборачивался. Когда они подъехали к дому, Ракель успокоилась, вежливо и немного невнятно из-за распухшей от удара нижней губы поблагодарила водителя и пошла к дверям.
Ей открыл доктор Хандлозер.
- Ну что, все в порядке?
- В порядке?! - говорить, а тем более кричать было больно, но возмущение давало ей силы. - Это, что, похоже на "в порядке", папа?! - в прихожей и так было достаточно светло, но девушка еще и вскинула голову к свету, чтобы лучше продемонстрировать снова разбитое лицо.
- Ракель, не кричи так, тебя услышат мама и Марта... - попытался успокоить ее доктор.
- А они, по-твоему, слепые, и если не услышат сейчас, потом ничего не заметят? Сколько это будет продолжаться, папа, сколько еще?!
- Я ведь уже говорил тебе...
- Ты поговоришь с дядей Германом, да-да. А почему ты думаешь, что это поможет? Откуда ты знаешь, что раньше не случится чего-нибудь... непоправимого? - ее запал прошел быстро, как гаснет вспышка фейерверка. - Мне очень больно говорит, - совершенно другим, детским тоном пожаловалась Ракель. - Сделай мне что-нибудь с лицом, я умоюсь и поеду в консерваторию...

...иииииии кто посмотрел на ночь ужастик, тот я и не спит теперь!

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Пожалуй, самой диковинной разновидностью фортепиано стал инструмент, в котором звуки издавали животные. В 1982 году итальянский журнал Gazetta musicale di Milano рекламировал инструмент под названием "катано" - деревянный блок с отсеками, в каждый из которых помещались живые кошки: большим котам предстояла отвечать за низкие ноты, а котятам - за высокие. "Головы животных надежно закреплены в специальных отверстиях, - сообщалось в описании, - а хвосты соединены с клавишным механизмом, подобным обыкновенному роялю. Нажатие на клавишу дергает кошку за хвост - в зависимости от силы нажатия она издает тот или иной звук... Любой, кто умеет играть на фортепиано, с легкостью освоит катано, - утверждал автор заметки, - однако надо признать, что для сопровождения, к пример, церковных песнопений оно вряд ли удачно подойдет".

(C) С. Исакофф "Громкая история фортепиано"

Посмотрели вчера "Лучшее предложение". Первые полтора часа это напоминало один из лучших фильмов, которые я видела за последнее время: прекрасная, тонкая, нервная история любви. Все это о больных людях, но о людях живущих среди картин, деталек стариного механизма, росписи на стенах. Старые дома. аукционы, коллекция картин. Пожилой мужчина, всю жизнь любивший нарисованных женщин. Юная девушка, много лет не выходившая из собственной комнаты. Рапунциэль на новый лад. Но авторы решили, что все будет иначе, так что вместо лучшего фильма за долгое время получилась какая-то странная фигня. И слишком много (подозрительно) Праги, но это уже юмор.
"Мех" похож, но гораздо лучше.

А еще (осознала, пока бродила отдельно от компьютера) меня ужасает идея уничтожения коллекций. Когда что-то у кого-то отнимают, чтобы присовокупить к коллекции большей или более общедоступной - это я со скрипом, но могу понять, но когда люди присваивают коллекцию, чтобы продать произведения искусства, которые кто-то собирал с любовью, видя в них смысл и красоту, их надо убить жестоко и беспощадно. Красоту должен кто-то любить. Иначе она не имеет смысла.

В качестве преамбулы надо заметить, что Перес-Реверте пытался случиться в моей жизни раньше несколько раз, но каждый раз я откладывала книгу - что-то мне не нравилось. С этой книгой желания распрощаться в процессе не возникало. А еще я смотрела фильм "Девятые врата", и о взаимосвязи его с книгой мне все рассказала Википедия. Так что восприятия совсем без бэкграунда не вышло.

Теперь амбула. Первая и основная мысль - это "Маятник Фуко" для тех, кому Эко слишком сложен. Действительно, просматривается очень много параллелей и общих черт, но главное и в этом ключе выгодное отличие "Клуба Дюма" - это его жанр, приключенческий роман о приключенческих романах. В рамках выбранного жанра автор все исполнил просто отлично: персонажи, события, страшные тайны, коварные манипуляторы, роковые женщины - все на месте и в то же время все выкручено, забавно и иронично, отдавая дань времени событий. Жанр же отличает книгу и от фильма: тайного знания почти нет (то, которое есть, мило и нетравматично), одержимости почти не случается - всему, чему Полански посвятил два часа экранного времени, в книге отведено очень мало места.

Единственное, что мне в книге не понравилось (начну с плохого) - это живописание эротических сцен. Оно, наверное, очень и слишком мужское по энергетики и переживаниям, чтобы вызвать у меня сопереживание или самоотождествление. По счастью таких сцен там, кажется, всего две.

Больше всего понравилась игра со стереотипами жанра, их включение в жизнь и их овеществление. Клуб Дюма - это мечта моих десяти лет, когда я читала "Трех мушкетеров" и остальные романы. Приятно видеть и понимать, что события действительно встроены в четкую систему, подчиненную книжным законам, приятно с какого-то момент начать угадывать то, что будет происходить, и догадаться, кто есть Ришелье, еще до его появления. Книги, которые дают читателю почувствовать себя умным и молодцом, правы. Кстати, я вру, говоря, что одержимости нет, есть, но совершенно иного рода - и тем интереснее и забавнее с ней сталкиваться, если ожидаешь страшных черных месс и дьяволопоклонничества.

Работа автора с историческими и литературоведческими материалами греет душу (так случилось, что начало чтения совпало с появлением в моей жизни увлеченного букиниста, поэтому было вдвойне забавно и читать, и слушать о книгах-книгах-книгах). Перес-Реверте пишет, что Дюма брал события и "выкручивал" их так, как ему было нужно, а сам берет факты из жизни Дюма и его книг и их интерпретирует. Хотя (и я снова вспоминаю здесь Эко) тут не столько интерпретация, сколько допущение о том, как люди могли бы это понять и почувствовать. Приятно удивило вписывание в собственный текст реалий собственных романов (отсылка к знаменитому труду по фехтованию): добавляет реальности одному и обаяния другому тексту.

Персонажи (кроме того, что главные симпатичны, интересны и стандартны, но необычны) порадовали по сравнению с вариантом фильма: сумасшедший испанский коллекционер и баронесса, работавшая на аненербе, покорили мое сердце (почему, кстати, в фильме оба они спокойные и нормальные - неясно, в колорит безумцы вписывались бы гораздо лучше). Главный герой в сравнении с фильмом тоже выигрывает (хотя Депп красив, сексуален и интересен - одна из не ногих его интересных ролей), в книге Корсо беспринципен, использует грязные методы, шантаж и легко идет на подлости, в фильме - сглажен. "Миледи" должна была восприниматься красивой, но весь текст ассоциировалась у меня только с идеалом женщины Третьего Рейха, а не с героиней Дюма (увы, описание не попало в мои представления о красоте, но и в этом есть пикантность: несоответствие внешности заявленной роли). И очень жалко в конце Рошфора...

Итого: отличный сюжет, отличный стиль, отличное исполнение и наполнение, прекрасная игра со стереотипами жанра. Рекомендую всем, кто любит Дюма. Предостерегаю всех, кто любит Эко, от восприятия книги, как чего-то об Изотерике и Духовном пути - автор над вами посмеется, а вы не получите удовольствия.

я честно старалась убирать элементы лишнего "романтизма"На приборной панели автомобиля, в котором Ракель везли в Управление имперской безопасности, были небольшие круглые часы, время на которых можно было без труда разглядеть с заднего сидения. Как только она села в машину, ее взгляд прилип к белой минутной стрелке, безжалостно отмеряющей степень ее вины. Опоздание выглядело жалко, не приехать совсем еще могло выглядеть отчаянной попыткой отстоять собственную гордость и право распоряжаться собой и своим временем: с удивлением Ракель отметила про себя, что то, что этого права в действительности у нее больше не было, не вызывало ни малейших сомнений. Кто бы мог подумать, что принять несвободу на самом деле проще, чем бороться за что-то. Мысли рождались и формулировались с трудом, все звуки доносились как через вату, кружилась голова, неумолимо приближалась к цифре шесть белая стрелка. Интересно, к насколько тяжкому преступлению приравнивается получасовое опоздание?
Девушке помогли выйти из машины, провели бесконечным коридорами в кабинет, где она уже была накануне, предложили кофе, чай, пирожные. Она едва слышала, что ей говорили. Гейдриха в кабинете не было, и это было как затянувшееся ощущение, когда перехватывает дыхание, если пропустить ступеньку на лестнице. Падение – Ракель слишком боялась момента встречи и слишком много усилий потратила на то, чтобы хотя бы в первую секунду дать себе шанс удержать себя в руках, чтобы теперь понять, что ей делать с этим пустым помещением и вежливо улыбающимся унтер-офицером в черной форме. Она попросила чаю, когда офицер кивнул и вышел, неловко попыталась устроиться на диване – что садиться нужно как-то так, чтобы не задевать левую ногу, она поняла еще в машине. В этом кабинете не было часов и было очень тихо: пропущенная ступенька сменилась ощущением глубокой ямы, в которой она все не могла добраться до дна. Некстати вспомнилась сказка о девочке, упавшей в кроличью нору: Ракель никогда не любила эту историю, считая ее жуткой, в детстве ей часто снились похожие кошмары, а сейчас она ощущала себя, как в тех снах: страшно, безвыходно и никак не получается проснуться, даже если твердо знаешь, что происходящее – только сон.
Принесли чай, она сделала глоток и не почувствовала вкуса, только тут заметила, что сжимает в левой руке одну перчатку, вторая то ли потерялась в машине, то ли осталась дома, Ракель не могла вспомнить, надевала ли перчатки, выходя.
- А где герр обергруппенфюрер? – хриплым голосом спросила девушка у унтер-офицера, принесшего чай. Тот посмотрел на нее, словно решая, следует ли отвечать на этот наивный и испуганный вопрос.
- Обергруппенфюрер занят, - наконец произнес он. – Ждите.
Она ждала, в отсутствии часов пытаясь считать секунды про себя, и не заметила, как задремала. Сон, как и всегда, когда напряженно думаешь о чем-то, состоял из деталей, похожих на то, что могло бы происходить: тот же кабинет, кто-то заходит и выходит, ее просят подождать еще немного, она с ужасом понимает, что откуда-то появилось фортепиано и вот сейчас нужно будет играть концертную программу, но она не помнит ни единой ноты, а партитуры с собой нет, вспоминает, что ноты были в столе, идет искать их, вместо нот находит подписанный приказ о собственном аресте, плачет над ним – жуткий сумбур поверхностных нервных снов.
В тот момент, когда во сне Ракель смяла плотный листок с выписанным красивым почерком вместо привычного машинописного шрифта приказом и уголки сгибов неприятно впились ей в ладонь, ее разбудили чьи-то руки, уверенно опустившиеся ей на плечи. Проснувшись, она несколько секунд слепо моргала, пытаясь осознать себя и склонившегося над ней мужчину. Ужас накатил в одно мгновение горячей, удушливой волной. Девушка отшатнулась и, непроизвольно поднимая руку, чтобы закрыться от удара, вскрикнула:
- Только не бейте меня, пожалуйста!
Гейдрих посмотрел на нее спокойно и внимательно и очень серьезно поинтересовался в ответ:
- А что мне с вами сделать?
Ракель сползла с дивана на пол, стараясь стать меньше, исчезнуть совсем, не до конца понимая, что сбивчиво говорит в ответ.
- Это больше не повторится… Я не хотела… Пожалуйста…
- Вас наказывали в детстве? – голос мужчины звучал все так же ровно, и невозможно было понять, злится он или просто издевается над ней.
- Да.
- Как?
- Лишали сладкого. Увеличивал время занятий, - Ракель отвечала очень быстро, на одном дыхании, как будто это была игра, в которой за одну минуту нужно ответить на как можно больше количество вопросов.
- Мне кажется, - Гейдрих наклонился вперед, опираясь локтями на спинку дивана ровно в том месте, где меньше минуты назад лежала ее голова, - этого недостаточно. Вы тратите мое время, а ведь это время принадлежит Рейху, фюреру!
- Вы же все равно работали, - шепотом, безнадежно и обреченно заметила Ракель.
- А мог бы уже закончить с вами!
- Закончить? – она вздрогнула, просто слово почему-то напомнила снившийся ей приказ, в голове гулкими аккордами прозвучали выстрела.
- У вас со слухом проблемы? – вот теперь он точно злился.
- Нет, я вас слышала. Просто не поняла, - с губ срывались глупые и бессмысленные, зато абсолютно честные ответы. Накануне она еще пыталась делать вид, что все в порядке, и их общение лежит в каких-то социально принятых рамках, сейчас, сидя на полу, отчетливо видела всю безнадежность попыток притворяться и соблюдать хоть малейшие приличия. Просто говори только правду и делай только то, что тебе скажут. Может быть, тогда будет не очень… Ее честности не хватило на то, чтобы выбрать подходящее определение. А Гейдрих меж тем обошел диван и встал над ней, почти наступая на лежащий на ковре край подола, Ракель попыталась отодвинуться, уперлась спиной в стоящее боком к дивану кресло, подняла на мужчину пустой взгляд. Он ничего не сказал, только подал ей руку ладонь вверх, как будто хотел помочь подняться. Она продолжала смотреть непонимающе.
- В вашем положении глупо пренебрегать жестами доброй воли, - обергуппенфюрер нахмурился. – Вы просили вас не бить, - он говорил так спокойно, словно речь шла о каком-то банальном одолжении, о чем-то, о чем люди говорят и просят друг друга каждый день. – Сам не знаю, почему, я иду вам на уступки.
- Что вы хотите, чтобы я сейчас сделала? – Ракель, запинаясь на каждом слове, выговорила эту фразу и неуверенно коснулась кончиками дрожащих пальцев ладони Гейдриха, готовая в любой момент отдернуть руку.
- Пройдетесь со мной. На экскурсию, - он одним движением поднял ее с пола и взял под локоть.

Ходить одной за покупками на рынок - это такое отдельное и специальное удовольствие. Ощущаю себя где-то очень не в России, покупая пучками зеленый базилик и странные сыры. Огромный ананас в отдельном мешке, связка колбасок, похожая на связку стрел. Запахи, развалы сухофруктов и приятные люди. Места, где я перестаю людей бояться. Знакомая и понятная среда.

Ехать назад в троллейбусе, болтать с мамой, думать о французском кино и о Шелленберге (герой моего сегодняшнего дня). Ощущать себя хорошо и правильно в чужом сером пальто.

А теперь надо пойти есть принесенные сокровища.

В детстве весной называлось время, когда начинал таять снег. Теперь весна - это когда холода и снега совсем не остается и можно гулять в легкой куртке. Вот уже третья моя весна выглядит и енно так.
Весенняя уборка, которая случается сама собой.
Ходить в ночи за пиццой и искать дурацкую газировку.
Смотреть новую Анжелику - как-никак сказка детства. Фильм ничего, но актерский состав не нравится... Увы. Боюсь, что вот-вот появится Людовик - и сердце мое будет разбито.

Работа который день заканчивается раньше привычных трех часов ночи, а я, оказывается, совсем разучилась что-то делать со свободным временем. Очень растерянно себя ощущаю. Зато на улице тепло и можно будет гулять вечерами, не рискуя замерзнуть и снова простыть.

Ночью плакать. Потом играть в камушки. Еще плакать. Читать про Рейчел. Успокаиваться. Фотографировать себя в зеркале в ванной. Ужасаться. Обнимать крокодила. Кутаться в одеяло. Делать нору. Спать. Странная ночь.

А я дошла до сто пятидесятого уровня в игре, и на этом они закончились. В печали установила себе дурацкую игру про фей. Ничего не могу с собой поделать, у меня период острой любви к мирам Дисней и их прорисовке. На то, как нарисована Долина фей, несмотря на то, что она приторно карамельная и очень детская, я могу фтыкать часами. Наверное, хочу артбук... И еще с десяток альбом Рэкхема, к слову о феях.

Дома много сладкого. Кот перестает орать, если его игнорировать.